i_0e02284c13ff104d

горсть сочных ягод и разом запихнуть их в рот. Порой я просто стоял

наверху, смотрел на опушку со стороны и представлял, что будет, когда я

туда спущусь. Поляна манила меня, не хотела, чтобы я оставался

безучастным зрителем, но какое-то время мне удавалось противостоять её

зову. Рано или поздно я всё же спускался и растворялся в этом летнем

хаосе. Иногда я часами ходил сначала по поляне, потом по лесу, представляя, что это парк рядом с моим замком, а я в длинном платье с

корсетом прогуливаюсь по заброшенным аллеям. Трава щекотала голые икры, и казалось, это юбки шуршат крахмалом, а ветер дует в лицо, развевая мои

длинные золотистые волосы. Я снова был в своём царстве, куда не было

доступа никому и где я чувствовал себя в безопасности.

Осенью траву скашивали (косарей я ни разу не видел, будто моя опушка

сама сбрасывала с себя тяжёлые летние одежды). Кроме берёз здесь росли

разве что несколько скромных молодых ёлок, поэтому осенний пейзаж не был

особенно красочным. Светло-серая дымка неба ложилась на жёлтые верхушки

деревьев, сменяясь белыми стволами и опускаясь на тёмно-жёлтый покров

поляны. Даже когда сильный осенний ветер срывал с веток последние

листья, всё оставалось неподвижным. Бели я смотрел на поляну с железной

дороги в такие дни, она гипнотизировала меня - порывы ветра, волнение

деревьев становились медленнее, а то и вовсе пропадали. Я срастался с

этим видом, и мне начинало казаться, что всё это и вправду нарисовано на

огромном холсте.

В тот день я впервые пришёл сюда зимой и в первый раз привёл кого-то с

собой. Будто обидевшись на меня, опушка стояла растерянная, укрытая

девственным снегом, прекрасная в своём одиночестве и нетронутая. Это был

редкий в наших краях солнечный день, она искрилась миллионами

кристаллов, от которых щурились глаза. Утонувшие в снегу берёзы

образовали тёмный альков, за которым таилась бесконечная пустота. Мы

остановились на железной дороге (лыжи сняли, чтобы перейти насыпь), я

посмотрел на поляну, и снова ощутил, что всё это нарисовано. Казалось, сделаешь ещё два шага - и упрёшься в стену.

- Ну что, дальше-то пойдём? - спросила ни о чем не догадывавшаяся Ира.

- Может, вернёмся? И так уже далеко зашли. Ты не замёрзла? - я подумал, что если мы нарушим покой моей опушки, посягнув на её нетронутый снег, она так и будет стоять до самой осени, обиженная, поруганная, разломанная надвое нашей лыжнёй.

Мы пошли назад. Теперь я был сзади, и мне нравилось скользить, как по

рельсам, по утрамбованной лыжне. Иногда Ира нагибалась, быстро лепила

снежок, оборачивалась и кидала его в меня, я отвечал тем же, и между

нами завязывалась потасовка, которая неизменно заканчивалась тем, что мы

оба лежали в сугробе, смеялись, вытирали рукавицами мокрые красные лица.

Потребовалось всего несколько часов, чтобы я забыл своё раздражение и

даже начал радоваться тому, что она появилась в моей жизни.

Мы вернулись и пошли к ба-ушке пить чай. Здесь-то я и разглядел Ирины

губы, которые вызвали во мне некоторое смущение. На первый взгляд, в них

не было ничего неординарного - губы как губы, просто очень большие и

полные жизни. Но мне хотелось смотреть и смотреть на них - оставаясь

лишь зрителем, который наслаждается объектом своего внимания, но не

вступает с ним в контакт. Наверное, я слишком пристально её разглядывал, потому что она вдруг спросила:

- Чего уставился-то. Влюбился, что ли?

Я не нашёлся, что ответить, и просто тупо продолжал глядеть на неё.

- Влюбился, влюбился! Эх ты, жених…

Я никогда не рассматривал отношения с людьми в этом аспекте. Любовь

существовала на страницах романов. Её природа была мне непонятна, но я

предполагал, что рано или поздно со мной это тоже произойдёт. Я знал -

объектом любви может быть только девочка, но внутри всё равно рисовались

картины чего-то большого, сильного, нежного и совсем не женского, что

должно прийти и поглотить меня, это и будет любовью.

Я знал такие словосочетания как “первая любовь”, “любовь с первого

взгляда”, “страстная любовь” и “безумная любовь”. Первые три для меня до

сих пор оставались загадкой, последнее мама применяла иногда к каким-то

обыденным вещам: “Я безумно люблю жареную куру”. Я догадывался, что

можно и человека полюбить так же безумно, как жареную куру, но пока не

мог похвастаться, что со мной это случалось.

И вот теперь, когда Ира сделала своё смелое предположение, я задумался, что же на самом деле чувствовал, глядя на её губы и, главное, почему это

доставляло мне такое удовольствие, что хотелось смотреть на них как

можно дольше. В тот вечер я ушёл от неё в некотором смятении. С одной

стороны, всё говорило за то, что это и есть любовь. Но с другой - в

глубине души скреблось, что это не совсем та любовь, которая была

предметом моих робких мечтаний, когда я гулял по летней опушке или

лежал, растянувшись в чистой воскресной постели. И уж конечно с такой

любовью я не мог оставаться королевой. Надо было выдумать какую-то

другую роль, другое поведение и другие мечты. Это всё было невероятно

сложно, но мне нравилась мысль, что теперь у меня есть любовь, потому