i_0e02284c13ff104d

уроков нас выгоняли из класса, чтобы мы ничего не разбили. Девчонки

играли в скакалки или приставали друг к другу с очередными дневниками, в

которых надо было отвечать на интимные вопросы. Мальчики носились по

этажу, а став постарше, бегали за угол школы, и потом от них неприятно

пахло сигаретами. Если только никому не приходило в голову поиздеваться

надо мной.

Я обычно стоял в углу, стараясь слиться со стеной хамелеоном. После того

как Пень отобрал у меня библиотечную книжку, бегал с ней, а потом утопил

в туалете, я перестал читать на переменах и просто ждал, когда прозвенит

звонок. Если сложить все перемены, которые я провёл у стены, получатся, наверное, годы. Мне не было грустно оттого, что я один и никто не

позовёт меня курить или, не дай бог” играть в скакалки. Мне не хотелось

этого так же, как и моим одноклассникам. Я бы лучше стал невидимкой, чтобы обо мне все забыли - и учителя, и ученики. Впрочем, я бы с

удовольствием читал или сидел за партой, рисуя в тетради: стоять без

дела было мучительно скучно. Не получалось даже представлять что-нибудь

королевское - слишком уж неудобные поза и обстоятельства. Попробуйте

проторчать у стены пять раз в день по 15 минут в течение нескольких

месяцев. На вторые сутки у вас пропадёт воображение и вообще способность

думать, зато вы приобретёте умение отключаться и смотреть в одну точку.

Когда звенел звонок, все врывались в класс, чтобы быстрее занять лучшие

места - подальше от доски. Я заходил одним из последних, потому что не

любил толкаться, да и не претендовал на заднюю парту с не самыми

приятными соседями. Но по крайней мере был вместе со всеми и не

становился предметом всеобщего внимания, как сегодня.

Я прошёл так, будто у меня вовсе нет портфеля, но тем не менее с задних

парт раздался характерный звук, в котором угадывался едва сдерживаемый

смех, а также проблемы, ожидающие меня на многих и многих грядущих

переменах.

Весь урок я думал о том, что Боксёр хотел как лучше, но взрослые часто

вмешиваются в нашу жизнь, совсем не представляя, по каким законам она

течёт. Наверное, у них было какое-то другое детство, где старший брат

или папа могли вот так пойти разбираться с обидчиками сына, и те

навсегда переставали его доставать. Что-то такое встречалось в фильмах

про послевоенное время. Не знаю, почему, но я был уверен - эта тактика

никогда не сработает с моими одноклассниками, которые слабо подвергались

внушению.

Доказательства моим догадкам не заставили себя долго ждать. На первой же

перемене ко мне подвалила вся ватага во главе с Пнём.

- Муда, а зачем тебе такой большой портфель? Что ты там носишь? Грязные

носки?

- Не обижайте его, а то он побежит ябедничать мамочке.

- Ха, ребзя, а вы видели его мамочку сегодня утром, она такая же

огромная, как его портфель!

- А может, это не мамочка, а может, у Муды появился ухажёр, как вы думаете?

- Ага, он не Муда, он на самом деле Пида.

Они валялись по полу от этой шутки. Я стоял, прислонившись к колонне, как будто был здесь один. В голове крутилась квинтэссенция моей гордости

и презрения к ним - фраза Пушкина про фрак, на который плюнули сзади и

которым должен заниматься лакей. Никакого лакея у меня не было, но я

старался относиться к юмору всей этой компании по-пушкински. То есть

игнорировать.

Хотя портфель и стал одной из центральных тем перемены, никто не

попытался отобрать его у меня, чтобы проверить, нет ли там грязных

носков. Возможно, внушение Боксёра всё-таки подействовало, но нельзя

было быть уверенным, надолго ли.

Возвращался я короткой дорогой. Миха прогулял последний урок, значит, они пошли к кому-то домой, так что опасности встретить их не было. Если

не считать школы и детского сада, наш район был застроен девяти-и

шестнадцатиэтажными домами, стоявшими вдоль улиц и во дворах. Как будто

прочерченные по линейке проспекты. Такие же правильные и прямые здания.

Даже футбольное поле идеально овальной формы не выбивалось из общей

картины. Большие дворы с детскими площадками, где гуляли женщины с

колясками, универсам, булочная - всё казалось незыблемым и вечным. Дома

были такими громадными и холодными, что я порой боялся поднимать глаза и

шёл, смотря в землю и пиная крышку от пивной бутылки. Они должны были бы

защищать меня, эти стены, но вместо этого, наоборот, угрожали. В каждом

закоулке, куда не доставало солнце, крылось что-то зловещее и враждебное.

В субботу Боксёр исполнил и второе своё обещание, принеся какие-то

порошки, бутылки и лотки для проявки плёнки и печати фотографий. Он

начал объяснять мне, что нужно делать. Фиксаж, реактивы, проявители -

все эти незнакомые слова завораживали, хотя я мало что понимал. Проявка

была невероятно интересным процессом, но печать мне понравилась ещё

больше. Боксёр повесил в ванной красный фонарь, и мы заперлись, предупредив маму, чтобы не входила.

Он колдовал над бумагой и плёнкой, попутно объясняя свои действия. Но я

ничего не слышал. Мне нравилось просто наблюдать за его чёткими

размеренными движениями, сосредоточенным лицом, таким мистическим в

красных отсветах. Было немного душно, пахло чем-то химическим и ещё