I

- Попросите что? - вежливо улыбнулся аббат.

- Святой отец, я несколько старше, чем выгляжу, и знаю, что никогда не смогу иметь детей. И

это единственная причина, по которой я готова вернуть Белéну1 свой источник, навсегда

отказавшись от сего дара, - заключила Готель.

Отец Жан старательно всматривался в лицо девушки, ожидая, что вот-вот наступит

мгновение, и по её лицу пробежит след какого-либо другого объяснения этой, похоже, шутки. Но

ничего подобного не происходило. Немое лицо Готель не наводило на монаха никаких других

мыслей, кроме зажимающего сердце внутреннего трепета.

- Полагаю, мне необходимо встретиться с советом Ордена, - пересохшим голосом произнес

аббат.

"Ну, вот и всё", - подумала Готель и добавила:

- Если вы решите мне помочь, святой отец, я передам вашим монахам карту с

местонахождением цветка через Дени Дю Мулена в парижском соборе. А пока, я бы хотела

вернуться в Дюке, где меня ждут.

- Вам лучше остаться здесь, до следующего прилива, - ответил отец Жан, и распорядился о

свободной келье для своей гостьи.

Вода действительно отступила и снова начала прибывать лишь к рассвету. В той же лодке, а

потом и экипаже, с теми же попутчиками Готель вернулась в Дюке.

- Вы в порядке? - спрашивал Эмерик.

- Да, - кивала Готель.

- А ваше дело, оно…

- Да, - поторопилась ответить она, - похоже, всё хорошо.

- Я очень переживал за вас сегодня, - заговорил он, - прошлой ночью здесь прошли всадники,

и я боялся, не попали ли вы там в беду.

- Их было много?

- Всего несколько человек, но двигались они быстро. Так что полагаю, они уже на полпути к

Парижу.

Что ж, тетива было пущена, и обратной дороги не было. Огромный механизм привел в

действие все свои колесики и оси, и вытащить оттуда хоть что-то, означало бы катастрофу, смерть

в которой стала бы лучшим для Готель исходом.

Но она не собиралась ни слабеть, ни сдаваться. Напротив, Готель была полна решимости

довести всё своё великое путешествие до логического конца и обменять свою бесконечную жизнь

на другую, новую. Она даже предположила, что, возможно, сакральной тайной цветка, которую

она, с момента его обретения, никак не могла постичь, был вопрос свыше - хочет ли она ребенка

больше жизни? Возможно, в этом был его смысл, смысл его света, света дающего жизнь. И тогда

открывалось, что эволюцию делает не один человек и ни его мысль, или её бесконечное

совершенствование, а рождение и дарование миру новой жизни и мысли. И пусть в этом не

великий смысл, но нравственность.

- Бог не дает детей, - раскладывая на своем столе книги, заговорил епископ, - он отпускает им

время: жить, думать, становиться лучше или хуже, принимать решения. И, возможно, он даже

позволит исполниться этому вашему желанию, но это не избавит вас от его суда за сие

исполнение.

Убрав книги в стопки, Дю Мулен, наконец, уселся в широкое деревянное кресло, посмотрел

на Готель, рисующую на листке, и развел руками:

1 Бог солнца и исцеления у древних народов севера Европы.

- Но кто я? Всего лишь Его покорный слуга. И когда кто-то из Ордена нуждается в помощи,

мы не смотрим на границы и возможности. Когда же в том нуждаются двое, на карту ставится

честь братства. Для согласия же по вашему делу Совету с лихвой хватило двух сторон, не говоря

уже о вступившемся за вас коннетабле, похоже, тоже видящего в этом раскладе для себя

перспективу. Плюс к тому здоровье королевы, болезненное состояние которой дурно сказывается

не только на королевской чете, но и на спокойствии знати в целом.

Готель может и мечтавшая когда-то взять в руки кисть, но, тем не менее, не имеющая никаких

талантов к живописи, просто перерисовала карту астронома, как помнила, и передала её епископу.

Конечно, она могла предоставить еще более неопровержимый оригинал, но подумала, что вечной

молодости для великой жертвы, и без башни, будет вполне достаточно.

- Fleur de lys?1 - удивился Дю Мулен, взглянув на карту, - это ваш Грааль?

- Может быть, Жанна была права, когда говорила, что Франция принадлежит Богу? -

улыбнулась Готель.

- Ну что ж, Всевышний, похоже, с вами, дитя мое, - согласно кивнул епископ.

Оставалось лишь убедить в этом королеву.

Эмерик, рассчитывавший, что отношение Готель, после его самоотверженного участия,

сделается к нему лучше, пережил некоторое потрясения, ибо теперь та стала необъяснимо коротка

в разговорах и избегала прямых, ведущих к диалогам, взглядов. Она перестала смотреть часто в

окно, будто боялась сглазить тем своё же собственное предприятие. Должно быть, в грядущем

воспитании девочки, она представляла рядом с собой, кого-то менее воинственного и грубого, и

более нежного и милосердного, разделяющего её интересы; как, например, её вечную любовь к

Парижу. Кого-то способного открыть ребенку красоту мира, не демонстрируя ежечасно его

нетесаные грани. Человека обладающего одной душой. Она думала о Клемане. И о том, успеет ли