I

Оказавшись, наконец, наедине, в коридорах замка, она с трудом могла стоять на ногах от

бьющего в сердце волнения. Перебирая рукой грубые стенные камни, она медленно пошла вперед,

пытаясь одновременно уложить в голове только что с ней произошедшее. А именно мысль о том,

что королева Франции Мария Анжуйская родит ей ребенка.

Это было настолько фантастично, что, не зная геральдическую природу своего источника,

она, не колеблясь ни секунды, сама бы согласилась с королевой, что на поводу у ней сам черт, но

свет, который вёл её долгие-долгие годы, был чистым и живым, сошедшим с небес

доказательством обратного.

Так или иначе, но её прогулка ко двору не закончилась общением с королевой, ибо, сменив

очередной коридор, Готель было суждено встретить в Лувре еще одного падшего ангела. Готель

вдруг услышала, как на другом конце зала открылась дверь, и из неё появилась Агнес, с наспех

убранными волосами и не прикрытой грудью. Их неожиданная встреча стала откровением обеим,

а потому они долго стояли, молча, пытаясь разглядеть на своих лицах хоть какие-то признаки

осуждения, понимания или хотя бы признания друг друга. Но ни одна, ни другая не могла

похвастать причиной своего появления в замке, а потому сия мизансцена для обеих закончилась

столь же молчаливым бегством.

Уже ступая по центральному острову, Готель поняла слова королевы, что "никому нет дела до

женщины, не способной родить ребенка". Карл искал утешения на стороне, а это "дурно

сказывалось не только на королевской чете, но и на спокойствии знати в целом", как сказал как-то

Дю Мулен. "Теперь, с выздоровлением Марии Анжуйской, Агнес, наконец, получит столь

желанную конкуренцию, - размышляла Готель, - и, может даже, ей станет легче дышать, не

расстегивая верхние пуговицы в присутствии короля".

Следующие несколько недель Готель прожила в томительном ожидании благих вестей из

Мон Сен-Мишель, в течение которых проводила всё свободное время в молитвах об исполнении

своей мечты. Едва заканчивалась служба в соборе, она уже была готова исколоть себе все пальцы

иголкой, отдавая всю душу Господу в надежде обратить на себя его милость.

Эмерик, не вынеся разлуки со своей эксцентричной возлюбленной, вернулся и был согласен

быть рядом, когда той только это будет удобно. В ответ Готель старалась уделять ему больше

времени дома. Выходила с ним под руку за покупками или оказывала ему любезность проводить

себя на воскресную службу.

- Храни вас Бог, матушка, - сказал ей старик, которому она бросила монетку.

- Быть с вами - всё равно, что ядром, заряженным в бомбарду, не зная, когда она выстрелит и

куда попадет, - заметил после Эмерик.

- Сочту это за комплимент, - проходя через мост, улыбнулась Готель.

- Вот, - ткнул пальцем он, - вы опять это сделали.

На острове было всё так же, как и в любое другое воскресное утро; и те же люди были заняты

теми же проблемами, что и вчера. Но сегодня в их глазах сквозила какая-то почти неуловимая,

единящая всех беззвучная радость, при этом которую никто, как будто, и не спешил

обнаруживать, словно её общее таинство грело их сердца.

- Мадмуазель Сен-Клер, для меня большая радость встретить вас сегодня, - приветствовал их

на ступенях собора Дени Дю Мулен.

Эмерик почтительно склонил голову перед епископом, с непониманием и любопытством

косясь на свою в одночасье знатную спутницу.

- Случилось что-то хорошее? - заволновалась Готель.

- Я думаю, что вам, как и остальным горожанам, будет приятно узнать, что королева, наконец,

оправилась от своего недуга.

- Господи! - не удержалась девушка, прикрыв ладонями лицо, - простите, ваше

преосвященство. Я не знаю, не знаю, что сказать. Спасибо, спасибо вам большое!

- Не стоит, дитя моё. Полагаю, вы лучше меня знаете, кого все сегодня должны благодарить, -

улыбнулся Дю Мулен и, понимая, что девушка уже совершенно растеряна от радости, добавил, -

вы идете на службу?

- Да, ваше преосвященство, непременно!

Скользнув через правый портал, она нашла себе свободное место на полу собора, опустилась

на колени и проплакала всю церемонию от начала до конца; только объяснить себе причину своих

слез она смогла не сразу; что плакала она не от радости, а от страха, успела ли она сделать

достаточно за посланное ей время, чтобы Бог возблагодарил её, или оказалась беспечной к его

высокому дару.

Как бы там ни было, цветок исполнил свое предназначение, и именно возможная полная

непричастность этого самого предназначения к ней самой и к её личному желанию завести

ребенка, пугала Готель до умопомрачения.

По выходе из собора, она отпросилась у Эмерика на сольную прогулку и бесцельно

проходила по Парижу до самого заката.

"Ты снова простишь меня. Я знаю. И уже скоро мы будем вместе, я обещаю. Но у меня

осталось еще одно незавершенное дело, последнее. Для меня всегда было важно получить что-то