И близится ночь

Он остановил нас на площадке. Между двумя дверьми висела одна-единственная картина в помпезной золоченой раме с резными пилястрами и арочным верхом – мадонна с младенцем, написанная плоскими яркими цветами с большим количеством золота.

– Мой Симоне Мартини[6], – любовно сказал хозяин, рассматривая полотно с таким видом, будто посасывал ириску. – Я часто думаю, что это не совсем картина, скорее мозаика из плиток, взятых с небесного пола. Новых плиток, – застенчиво добавил он. – У меня есть еще одна картина, мой Джентиле да Фабриано[7], который добился того же эффекта с помощью потертых плиток из того же места. Не знаю, которая из них мне больше нравится.

– Прекрасно, прекрасно, – пробормотала мама и впала в транс. Она открыла рот, и мистер Морпурго подошел поближе, чтобы услышать, какое суждение гостья вынесет его сокровищу. – Жаль, что Пирс так мало интересовался картинами, – сказала она. – Это дало бы ему такой хороший отдых от политики, и он полюбил бы живопись, если бы уделил ей больше внимания, Пирс так тонко чувствовал живопись.

– Да, действительно, – сказал Ричард Куин. – Между прочим, у нас много альбомов с акварелями, которые он писал в Ирландии, на Цейлоне и в Южной Африке.

– Где сейчас эти альбомы? – спросила Корделия с внезапной паникой. – Главное – не потерять их, мы вечно всё теряем.

– Дорогая, они у меня, – кротко ответила мама и продолжила: – У него не было музыкального слуха, и так или иначе музыка ему не подошла бы. Но живопись – спокойное искусство, а ему нужен покой.

– Что ж, покоя можно достичь по-разному, – заметил мистер Морпурго. – О, какая у вас семья! – простонал он. – Вы смотрите на картину и оцениваете ее по достоинству; по тому, как вы не отрываете взгляда вот от этой, я вижу, что вы понимаете ее форму и цвета, и однако же все они обращают ваши мысли к Пирсу. Впрочем, для вас все, абсолютно все, превращается в мысли о Пирсе, не так ли?

– Вы должны нас простить, – сказала мама, – мы ничего не можем с собой поделать. И право же… – добавила она раздраженно, но потом осеклась и улыбнулась. На мгновение ей показалось, что мистер Морпурго ведет себя глупо, но он был таким славным, что признать за ним глупость казалось неправильным, даже если на то имелись основания. – И право же, в этом нет ничего дурного. Даже если бы речь шла не о Пирсе, а он, разумеется, неизмеримо превосходит всех прочих людей, разве не естественно, что жена думает о своем муже, а дети – о своем отце?

– Да, – согласился мистер Морпурго, – конечно, естественно. Можно даже сказать, что в этом-то и заключается вся суть природы, – эта мысль, по-видимому, пришлась ему по душе. С минуту он согревался ею, а потом серьезно произнес: – А сейчас идемте, и я познакомлю вас с теми, о ком по естественным причинам думаю сам. Идемте знакомиться с моей женой и дочерьми.

Дворецкий, в соответствии со своим образом шекспировского придворного отошедший на пару шагов от нас с видом человека, удаляющегося в другую часть леса, выступил вперед и в темпе белого стиха открыл дверь. Мы очутились в большой комнате, которая показалась нам сверкающей и обескураживающей. Свет, струившийся из высоких окон, отражался от канделябров, парчовых занавесей, стекол на картинах, шкафов-витрин и бесчисленных хрустальных и серебряных вещиц; а среди стульев и столов в стиле буль[8] стояли несколько гигантских ширм из цветов четырех или пяти футов в высоту. В конце комнаты виднелась темная на фоне окна группа людей, от которой после слишком долгого промедления отделилась высокая округлая фигура. Это оказалась миссис Морпурго, и она была крайне удивлена. На ней красовалась шляпа: в те времена все светские женщины носили шляпы, когда принимали друзей за обедом. Шляпа миссис Морпурго поражала размерами, а густые золотисто-рыжие волосы под ней были высоко уложены в форме фригийского колпака, отчего голова казалась неестественно крупной, так что было ясно видно, что она откинула ее назад, словно столкнувшись с чем-то непостижимым. Тело ее тоже было увеличено рукавами-фонариками и пышной самоподдерживающейся юбкой с оборками, и, таким образом, вопросительное пожатие плечами и нерешительность походки также были увеличены. Поразили ее не мы, на нас ее взгляд не задержался. Казалось, она не ожидала, что кто-нибудь, кто угодно, войдет именно в эту дверь; а поскольку в комнате имелись еще две двери, а три юные девушки за ее спиной улыбались, словно наблюдая до смешного знакомую сцену, я подумала, что мистер Морпурго упрямо вошел в эту комнату через дверь, которой по какой-то причине нельзя было пользоваться, точно так же как папа, уходя спать, вечно забывал погасить газ в своем кабинете. Однако со стороны миссис Морпурго казалось странным раздражаться из-за такого пустяка в этот момент, потому что ее муж был охвачен возвышенным восторгом. Если бы он встретился со мной взглядом, я бы не осмелилась улыбнуться.

Хозяин сказал: