И больше никаких парадов

В должности постоянного секретаря Министерства транспорта действительно состоял брат Титженса Марк, которого многие считали незаменимым чиновником. На миг Кристофера охватило неподдельное волнение. Он подумал, что бедному старине Марку, который, вероятно, приложил немало стараний, дабы добиться для него этого назначения, его яростный протест может показаться звонкой пощечиной по его застывшему, не выражающему ни единой эмоции лицу. И даже если Марк никогда и ничего об этом не узнает, мужчине негоже бить родного брата по физиономии! Более того, он вспомнил, что в последний день его пребывания в Лондоне Валентайн Уонноп, не совсем оправданно считавшая транспорт на передовой безопасным, умоляла Марка назначить его дивизионным офицером… А потом представил, как она отчается, узнав, что он, Титженс, носом землю рыл, чтобы от этого отказаться… Впрочем, он вполне мог почерпнуть подобные представления из какого-нибудь романа, потому как ни разу не видел, чтобы у нее дрогнула нижняя губа. Зато видел в глазах слезы!

Он заторопился в расположение своей части и прошел в канцелярию. В вытянутой в длину хибаре МакКекни устроил суд в миниатюре над пьяницами и солдатами, уличенными в других проступках, а к моменту появления Титженса как раз приступил к разбору дела Гертина и пары других канадских рядовых… Случай Гертина представлял для него интерес, поэтому, когда МакКекни освободил стул, Титженс тут же занял его место. Арестованных только что доставил Дэвис, потрясающий сержант, винтовка которого словно приросла к его несгибаемому телу. Поворачиваясь к столу офицера, ведущего заседание трибунала, он с самым серьезным видом умудрился несколько раз подряд щелкнуть каблуками, отчего присутствующие увидели в его движениях танец индейца, вышедшего на тропу войны…

Титженс глянул в протокол задержания, судя по пометке оформленный канцелярией начальника военной полиции. И вместо обвинения в дезертирстве прочел, что Гертину вменяют в вину поведение, подрывающее порядок и дисциплину в войсках… Составляли бумагу самой что ни на есть безграмотной рукой; чтобы дать показания, вызвали слоноподобного младшего капрала в фуражке с красным околышем из военной полиции гарнизона, явно не чурающегося выпивки… Дело выглядело надуманным и неприятным. Гертин никуда не дезертировал, так что Титженсу пришлось в который раз пересмотреть свои воззрения на уважаемых представителей человечества. По крайней мере, на уважаемых рядовых солдат колониальных войск и их матерей. Мать действительно была, и Гертин решил посадить ее на последний трамвай до города. Старую, немощную леди. А младший капрал из гарнизонной военной полиции, тот, что не чурался выпивки, взялся ее подгонять, наверняка желая ему досадить. Гертин возмутился, но при этом, по его словам, все равно проявил сдержанность. После этого младший капрал стал на него орать. В их спор вмешались еще двое канадцев, возвращавшихся в лагерь, потом подтянулась пара других полицейских, которые назвали канадцев желторотыми птенцами, чего ни один из них терпеть не мог, потому как все они пошли в армию добровольцами в 1914, самое позднее в 1915 году. Стражи порядка, прибегнув к старой уловке, заговаривали им зубы еще две минуты после сигнала отбоя, а потом обвинили, что они не вернулись вовремя из увольнительной и не проявили должного уважения к их красным околышам.

Старательно отмерив положенную долю ярости, Титженс сначала подверг всех перекрестному допросу, а потом послал свидетеля со стороны полиции к чертовой матери. После чего написал на протоколе «Вопрос решен», приказав канадцам идти и готовиться к строевым занятиям. Этот его поступок означал жуткий скандал с начальником военной полиции – старым, насквозь пропитавшимся портвейном генералом О’Харой, просто обожавшим свою полицию, будто она была его единственным сокровищем.