И больше никаких парадов

Бывший сержант-майор дополнил ее сведения одной любопытной деталью, поведав, что, когда он уходил на войну, а делать это ему пришлось аж семь раз, его хозяюшка, миссис Коули, первые три дня и три ночи сначала распарывала, а потом зашивала обратно все простыни и наволочки в доме. По его мнению, чтобы хоть чем-то себя занять… В этих словах она, Сильвия Титженс, усмотрела для себя порицание, а может, и выговор… Ну что ж, он был совершенно прав! Человек из той же когорты, что отец Консетт, обладающий той же самой мудростью.

Гремел граммофон, добавляя собственную, хриплую нотку к какофонии, доносившейся с улицы сквозь грохот шести приглушенных орудийных залпов в саду… Когда они в очередной раз стихли, чтобы вскоре возобновиться опять, Сильвия поняла, что Коули давно произносит перед ней напутственную речь, увещевая ее не забывать о том, что накануне капитану выпала бессонная ночь.

В ее голове, лишенной любых мыслей о почтительности, всплыла фраза, которую герцогиня Мальборо написала в одном из своих писем королеве Анне. Перед этим она навестила генерала во время очередной военной кампании во Фландрии. «Милорд, – писала она, – трижды оказал мне честь, и каждый раз в сапогах!..» Такие высказывания она всегда запоминала… Надо будет опробовать его на сержант-майоре – и попробовать обязательно! – только чтобы увидеть, как у Титженса вытянется лицо, потому как Коули наверняка ничего не поймет… Но кому какое дело до того, поймет он или нет!.. Он и сам в своем подпитии ходил вокруг да около той же самой идеи…

В этот момент грохот достиг невероятного предела: даже завывание по соседству граммофона мощностью двести лошадиных сил или чего-то там еще и то превратилось лишь в легкое мерцание золотой нити, вплетенной в полотно однообразных звуков. Сильвия заорала, изрыгая проклятия, и сама удивилась, что такие знает. Потом ей пришлось заорать опять, перекрывая грохот: за эти проклятия она теперь несла ответственность не больше человека под наркозом, напрочь лишившегося собственной личности. Она ведь свою индивидуальность тоже потеряла, став одной из толпы!

Проснувшийся в своем кресле генерал окинул их злобным взглядом, будто они одни несли всю ответственность за этот гвалт. Тот вдруг стих. Воцарилась мертвая тишина! В самый последний момент о нем напомнили лишь отголосок запоздалого женского вопля да крик генерала: «Ради всего святого! Не заводите больше этот чертов граммофон!» В благословенной тишине после сиплого перелива гитарных струн зазвучал удивительный голос:

Даже не прах…
Хотя твой пепел…

Послышался шепот, песня смолкла, а когда голоса стихли, зазвучала опять:

Бледные руки,
Которые я так любил…

Генерал вскочил с кресла и ринулся в соседний зал… А когда возвратился, весь его облик выражал уныние.

– Какой-то чертов гражданский… Вроде как важная птица… Говорят, романист… Его я остановить не могу… – Потом помолчал и с отвращением добавил: – Там, в этом холле, полно молодых скотов и потаскух… И они танцуют!..

Что-то зажужжало, и мелодия действительно сменилась томными, несмолкаемыми звуками вальса…

– Танцуют в полной темноте! – добавил генерал, буквально раздувшись от отвращения. – А с минуты на минуту здесь могут появиться немцы… Если бы они только знали то, что известно мне!..

– А неплохо было бы сейчас опять увидеть синие мундиры с серебристыми пуговицами на достойных господах с отличной выправкой, правда?.. – бросила ему Сильвия.

– Лично я был бы этому только рад!.. – возопил генерал. – От этих меня уже тошнит… Они мне до смерти надоели…

Титженс продолжил прерванный разговор с Коули. О чем именно шла речь, Сильвия не слышала, но бывший сержант-майор в ответ опять бросился нудно развивать тему, которую, как думала она, они уже закрыли:

– Помню, как во время моей сержантской службы в Кветте я приказал одному парню по фамилии Херринг напоить лошадей, хотя он всячески отказывался, ссылаясь, что испытывает перед ними страх… Потом одна из них увлекла его за собой в реку, и он утонул… Она упала вместе с ним, а потом прошлась по его лицу копытами… Видок у него был еще тот… И сколько я ни объяснял себе произошедшее требованиями воинской службы, ничего хорошего из этого не выходило… У меня надолго пропал всякий аппетит… На эпсомскую соль для успокоения нервов у меня потом ушло целое состояние…

Сильвия собралась уже крикнуть, что если Титженсу не нравится, когда вокруг убивают людей, это должно отрезвить его и немного унять его жажду войны, но Коули задумчиво продолжил:

– Говорят, что эпсомская соль здорово от этого помогает… Ну, когда ты увидел покойника… Ну и конечно же, надо две недели держаться подальше от женщин… И я действительно держался. Но перед глазами все равно стояло лицо Херринга с отпечатком подковы. А там была одна смазливая девица, та еще штучка, что называется, деревенского телосложения… – Он притих и вдруг воскликнул: – Не при даме будь сказано, мэм… Я…