И будет день

В комнате, примыкающей к веранде, горит свет — мой старший сын, Сарат, сидит над книгами. Занимается он обычно до самой полуночи. Иногда в это время, если я не сплю, слышу, как он громко читает у себя в комнате. И тогда я с особой остротой ощущаю, как дороги мне дети и какое счастье — быть отцом. Голос Сарата, высокий и звонкий, напоминает мне голос старшего монаха из буддийского монастыря, который находится в деревне. Я знаю, что через пять лет Сарат станет инженером. Это так же несомненно, как то, что завтра взойдет солнце. Всякий раз, когда я задумываюсь о его будущности, меня наполняет гордость. Мне кажется, будто я прогуливаюсь по деревне и со всех сторон слышу: «Это господин Нандасена! Его сын — инженер. Он бился из последних сил, чтобы поставить детей на ноги. Ходил в поношенной одежде, никогда не ел досыта. И вот добился-таки своего!» Голова идет кругом от таких мыслей.

Я хорошо понимаю, что Сарат преуспеет в жизни не только благодаря моим усилиям, но прежде всего благодаря своим способностям. В мечтах я уже вижу, как он подъезжает к своей конторе на автомобиле. Секретарь, склонясь, подхватывает папку с бумагами и семенит следом за Саратом. На лестнице все почтительно уступают ему дорогу. На столе в его кабинете — три телефона. На потолке — вентилятор, на полу — ковер… Конечно же, мой старший сын выстроит себе дом в Курундуваттэ. Заведет себе прислугу. Иногда, по выходным дням, он будет возить всех нас на своем автомобиле в Дамбулля, Полоннаруву, Ялу. На Новый год купит матери сари, мне — новые белые брюки, подарит красивые вещи Нималю, Малини и Хиччи Махаттае…

Я расчувствовался до слез. Сон совсем пропал. Еще к концу дня все небо застлали тучи, и я даже думал, что дождь настигнет меня по дороге домой. Дождь, однако, так и не пошел, но с тех пор стояла нестерпимая духота. Лежать совсем невмоготу. По моей спине бежали струйки пота. Я встал с кровати и вышел из комнаты. Нималь и Хиччи Махаттая сладко посапывали во сне. Дверь в комнату Малини была плотно закрыта. Я подошел к открытой двери кухни и остановился у порога.

Моя жена Суманавати энергично месила тесто. Минут пять кряду она колотила упругую белую массу, затем, запыхавшись, прислонилась к стене и вытерла подолом капельки пота с лица. Я смотрел на ее спутанные волосы, застиранную кофточку и думал, как тяжело ей приходится. Сколько раз я просил ее не надрываться, а она только улыбнется в ответ, и все. Утром, когда все еще снят, она встает и печет рисовые лепешки. Днем подает рис. Потом чай, а к чаю еще что-нибудь вкусное. Вечером снова готовит рис. Дел невпроворот: прибрать дом, подмести двор, натаскать воды. Стирает она сама: ни за что не хочет носить белье в прачечную — бережет деньги. И никто из детей ей не помогает. Малини вообще не хочет ничего делать. А Нималь, если не дать ему десяти центов, даже в лавку не сбегает. Все дела — на Суманавати. Да еще на мне. Каждый вечер, возвращаясь с работы, я захожу в лавку на углу Вэликада и покупаю рыбу, овощи и другие продукты.

— Чего тебе не спится? — спросила Суманавати.

— Душно очень…

— Да… и душно, и москитов полно.

— Что ты готовишь?

— Да вот Малини просила испечь лепешек. Ничего другого не хочет.

— Сарат все еще занимается…

— Хочешь чаю?

— Нет. Спасибо. Угости лучше Сарата. — И я снова пошел к себе — может, хоть немного удастся вздремнуть…

До рождества оставалось совсем недолго, а по утрам было прохладно. Солнце теперь восходит позже. Я обычно встаю в половине шестого и сразу же выхожу во двор, окутанный пеленой тумана. Словно иголки, вонзаются холодные песчинки в босые ступни ног, и сразу чувствуешь сильный прилив бодрости. В шесть часов приходит почтальон. Я подхожу к калитке и забираю из ящика газеты. Чуть погодя Суманавати приносит мне на веранду чашку горячего чая.

— Пей, а то остынет, — говорит она.

С шести утра до половины восьмого в доме — дикая суматоха. Все носятся как угорелые. Только и слышно со всех сторон: «Мама, где мой носок?», «Куда девали мою готовальню?», «Я не хочу молока. Дай мне подливки из кокосовых орехов», «Кто взял мою пудру?», «Папа, ты думаешь, мне хватит двадцати пяти центов?», «Неужели у нас нет ни капельки подливки?». В конце концов Суманавати теряет терпение. «Тут вам не базар! Замолчите!» — кричит она громче всех. В полвосьмого Нималь привязывает книги к багажнику велосипеда, садится в седло и, крутя педали, кричит: «Мама, я поехал!» С монашеским смирением, потупив взор, молча выскальзывает из калитки Сарат. Малини нужно быть на работе в восемь. Она работает машинисткой в конторе одной компании в Котуве. Вся расфуфыренная, распространяя густой запах одеколона, она проплывает мимо меня и говорит едва слышно: «Я пошла».