И будут люди

Удивительно и необычно сложилась судьба Василя, и сам он не раз думал о том, что с ним было бы, если его судьба сложилась иначе.

Может, вернулся бы с каторги настоящим разбойником, озлобленным на весь мир, который так несправедливо поступил с ним, погубил его молодость. Связался бы с такими, как сам, отступниками, рыцарями большой дороги, темной ночи и глухих пустырей. Убивал бы виновного и невинного, грабил бы и бесславно кончил бы жизнь на виселице, до последней минуты своей пылая неизлечимой обидой, черной злобой ко всем «братьям во Христе», которые преследовали, травили его, как бешеного волка.

А может, пришел бы с каторги с погасшими глазами, с посеревшим, бесцветным лицом, и чудился бы ему каждую ночь похоронный звон кандалов, которые не только ноги и руки — душу сковывали тяжеленной цепью.

Доживал бы свою жизнь, равнодушный ко всему на свете, неспособный уже ни радоваться, ни печалиться, и если бы он умер, мало кто и заметил бы, что не стало Ганжи, — бродила какая-то тень по земле и исчезла без следа.

Все это могло бы произойти с Василем, но, к своему счастью, попал Ганжа к «политическим», к тем самым, о которых только шепотом, да и то с оглядкой, чтобы не услышал часом урядник, рассказывали друг другу подвыпившие дядьки страшные истории. Потому что это все убийцы царя, которые спят и видят, как бы швырнуть «бонбу» во «всероссийского батюшку».

Прежде, слушая все эти мужицкие разговоры, маленький Ганжа представлял себе всех «политиков» примерно такими: волосатые, страшные, с злодейскими ножами, с раскосыми глазами, они носят «бонбы» за пазухой, которая отдувается, словно в ней краденые яблоки. И не раз с испугом просыпался Василько, когда ему снился «политик».

Теперь же он благодарил судьбу за то, что она свела его с ними. Не укорял судьбу даже за каторгу, потому что там, среди этих революционеров, «политических заключенных», нашел он своих учителей, которые не только не дали его душе одичать, не только научили читать и писать, но и постепенно сняли с глаз этого забитого крестьянина пелену.

Он узнал, что в мире существует несправедливость не потому, что над ним жестоко надругались Ивасюты (это мелкое проявление несправедливости; такого, например, могло с вами и не случиться, Василь, однако вы все равно не нашли бы себе счастья в жизни), а потому, что так устроено все наше общество. Веками, Василь, богатый эксплуатирует бедного, а бедный гнет спину на богатого. Ваш дед был крепостным, он проливал пот на помещичьих землях, а вы хоть и считались свободным, тоже, по существу, были закрепощены. Разве вы не ходили наниматься в батраки к кулакам Ивасютам? Разве не заставлял он вас работать с утра до ночи, разве не измывался над вами как хотел? Вы, Василь, вместе со своими земляками, такими же, как вы, гнули и гнете горб на помещиков и богатеев, а тысячи, миллионы таких бедняков, как вы, Василь, обогащают своим трудом заводчиков и фабрикантов.

Раскрыв рот от сильного умственного напряжения, слушал Василь эту простенькую, применимую к его жизни и потому такую понятную ему политграмоту. И как ни удивительно, мысль, что не только он страдает, мучится на белом свете, приносила ему некоторое облегчение: он уже не рвал на груди рубашку по ночам, задыхаясь от слепой ненависти, вспоминая тот вербовый пенек.

Другие мысли одолевали теперь разгоряченную голову Ганжи: как бы это так сделать, чтобы всем Василям, всем таким, как он, хорошо жилось на свете? И чем больше он ломал над этим вопросом голову, тем упорнее возвращался к одной и той же мысли. Мысль эта была крайне простая, и Василь удивлялся про себя, как это умные люди не додумались до нее раньше.

Однажды, не выдержав, он поделился своим планом с товарищами по каторге:

— Я убью нашего стражника.

— И что из этого получится? — спросили у него.

Василь от волнения сбивчиво стал пояснять:

— Я убью этого… А другой — еще одного… Так мы всех их и перебьем: ведь нас больше, чем их!

— А дальше что же, Василь?

— Что дальше? А дальше пусть каждый, кого притесняют, угнетают, убьет своего угнетателя, пусть перебьют всех кулаков, всех помещиков, всех панов, всех фабрикантов, генералов и офицеров — вот тогда и некому станет над нами измываться.

— И как вы это думаете сделать, Василь?

— Что сделать? — не понял вопроса Василь.

— Как вы можете подговорить всех каторжников, всех заключенных, всех рабочих, крестьян и солдат сразу, в один день, в один и тот же час, убить по кулаку, по фабриканту, помещику и стражнику? Ведь если вы сегодня убьете одного стражника, завтра на его место поставят другого, а вас казнят. Если рабочий убьет какого-нибудь фабриканта, то на место убитого сядет один из его наследников, и того рабочего тоже спровадят на тот свет. Значит, это надо делать одновременно, всем сразу, Василь. А как вы этого добьетесь?