И будут люди

— Не знаю, что вам, сын мой, сразу и ответить, — начал отец Виталий, садясь напротив Оксена и дотрагиваясь до его колена холеной рукой с длинными, аристократическими пальцами. — Все мы теперь как слепые, обиженные дети, сбившиеся с дороги, никак не можем выйти на потерянную дорогу. Над нами смеются, а мы должны молчать. Нас забрасывают камнями, а мы не смеем и руки поднять, чтобы защититься. Нам наносят раны, мы же только прикрываем их своими слабыми ладонями…

Оксен просто замер, боялся дыхнуть: так хорошо, так проникновенно говорил сейчас батюшка. «Да, мы как дети, обиженные дети…» И что-то уже сдавливает Оксенову грудь, горячит, затуманивает, и — странно! — легче становится на измученном бессонными ночами, беспросветными мыслями сердце. Озлобленность уступает место растроганности, отчаяние — трепетной надежде.

— Тяжелые, неимоверно тяжелые испытания послал господь бог в безграничной милости своей грешным детям своим… Знаю, Оксен, все знаю, — предупреждающе поднял отец Виталий ладони, ибо Оксен так и потянулся к нему — рассказать о своей новой обиде. — И как бандиты замучили вашего отца, этого святого человека, как надругались над его памятью и как вас ограбили, отобрав землю и скот… Но разве вы один пострадали, Оксен? Разве вы первый сидите в этой комнате, вспомнив в тяжелую для вас минуту про господа бога? Оглянитесь, Оксен: сколько обиженных этой, от лукавого, властью сынов святой нашей матери церкви идут сегодня к ней, ищут защиты, просят утешения!.. Да, трудно вам, очень трудно. Но разве первым христианам было легче? Разве не охотились на них, как на диких зверей, не подвергали самым лютым истязаниям, самым тяжким мукам, которые может подсказать человеку только дьявол, лишь бы только они отреклись от Христа, господа нашего… Их была всего горсточка, против них стояла вся Римская империя с ее непобедимыми, казалось бы, легионами, со всем ее неисчислимым богатством, империя, которая владела половиной мира. Достаточно, казалось бы, ей шевельнуть пальцем, чтобы раздавить эту горстку первых христиан, бедных, обездоленных, беззащитных, но твердых — слышите, Оксен? — твердых в вере своей!.. И что же случилось, Оксен? Римская империя погибла, от нее осталось только печальное воспоминание, а учение Христово, очищающее людские души от скверны, разлилось по всему миру, как весеннее половодье. Бог всеединый и всемогущий, который держит наше будущее в святой деснице своей, творец всего живого и неживого, что окружает нас, не допустил, чтобы погибла праведная вера, и не допустит этого никогда, Оксен. Как первые христиане, в эту страшную для всех нас годину мы должны свято верить в него, в его волю и мудрость, которую нам, рабам его, никогда не дано уразуметь… Бог посылает нам испытания, чтобы проверить, насколько крепка и непоколебима наша вера в него. Бог бросает нас на самое дно неимоверных страданий, чтобы потом, очищенных муками, вознести еще выше, сделать еще более счастливыми. Все в руках божьих, Оксен, надо только верить во всемогущего и не допускать в душу свою никаких сомнений…

Успокоенный, с просветленной душой уехал Оксен домой. Будущее уже не казалось ему таким беспросветным, как до сих пор. У Ивасюты появилась надежда, что бог не допустит, чтобы утвердилась эта дьявольская власть, не отдаст в жертву ей обиженных детей своих и рано или поздно, а отобранная земля снова возвратится к нему.

Он достал из сундука Библию, «Жития святых», Псалтырь, положил все это на полку под образами. Каждый вечер собирал всех к столу — читал вслух при зажженной лампе. Строго следил за тем, чтобы все молились, когда положено, придерживались постов, каждое воскресенье посещали церковь.

И, укрощенный, выехал на то поле, что оставил ему Ганжа со своими подручными, собирать урожай.

На жатву, как и заведено, выезжали всей семьей — Оксен, оба сына, сестра. Недавно еще вместе с ними выходили в поле и батраки, а то и соседи, — работы, слава богу, хватало всем, — этим же летом Оксен решил, что управятся в поле сами.

Еще вчера отбили косы, вставили в грабли новые зубцы, выкатили из-под повети арбу, проверили упряжь, а Олеся нарезала сала, наложила полный чугун варенной в шкурке картошки, налила жбан холодного и резкого квасу: на обед решили домой не возвращаться, чтобы не терять времени.