Я чаек гость, лесные далихранят следы моих сандалий.Роняют беспросветно ивы тень,которые в тот деньс почившим вместе мы сажали.В осиротевшем павильонесгустилась горькая тоска,поникла лотосова крона,заледенели облака,зажаты радугою небосклона.Года промчались,и мне не спеть вам новых песен.Сей сад чарующе прелестен,но здесь давно звучалиокрестных гор мелодии печали.О вас я воздыхаю много лет,но слышит только этот дивный парапет.Конца моим поэзам нет,один в челне,все, что во мне, вверяю лишь луне[127].
В шутку – Пинфу
Мелодия «Шаонянь ю»
Пара черных бровок – мотыльки,да власы не собраны в пучки.Дом ее – в далекой глухомани.Из объятий выскочила мамы,бросилась скорей за муженьком,чтобы Персиковым стать листком[128].Дева села в легкий челночокуплыла поспешно с мужем,приютил в ночи их ближний ручеек.Ивы с берега свисали,у стены цветы раскрыли груши…Что там было, лишь они и знали[129].
Я помню челн и лотосово пламя
Мелодия «Няньну цзяо»
Я гостевал в Улине
[130], к северу от озера, где стояла тюрьма. Ветхие стены окружала канава и дерева, уходящие к небесам. Как-то мы с парой приятелей завели туда лодку, будто в какой-то запредельный мир, и выпили. Осень была засушливой. Листы лотосов тянулись ввысь, и мы расположились под ними так, что они затеняли солнце. Легкий ветерок покачивал листья. В просветы проглядывали нечастые прогулочные лодочки. А еще я бывал в Усин[131]. И плавал по ночному Сиху[132], это было волшебно. Так и возникло это стихотворение.Я помню челн и лотосово пламя,тогдаутицы беззаботно плыли с намипо тридцати шести озерам и прудам[133].А чашечка цветка – что перстенек,ее качает ветероки омывают капли с тростника,струят нектары.И обольстительные чарывлетают в плоть моих стихов.В час темнотылисты восстали, как зонты,головка скрылась милая моя.Неужто снова в путь отправлюсь я?Как горько знать, что сей наряд изящныйсомнет на лотосах ветрило вящий.Тень высоченных тополейи струйки рыбьих пузырейвлекут меня в цветник блестящий.Ах, лотосы, здесь столько вас!На этот плес я возвращусь не раз.