И даже небо было нашим

Что-то в его голосе заставило меня повиноваться. Он уже откинул переднее сиденье, чтобы я могла протиснуться внутрь.

— Не надо ничего брать с собой, просто садись в машину, — сказал он, заметив, что я оглянулась на дом, где у меня остались сумка, бумажник и ключи.

Я села в машину. Второй парень с невероятной скоростью набирал что-то на клавиатуре телефона. Он не удостоил меня взглядом. Машина резко сдала назад, подняв колесами тучу пыли.

— Ты слышала про яхту?

— Нет.

— Про яхту Де Бартоломео. Ее захватили прошлой ночью.

— Не понимаю, о чем ты.

Парень, писавший что-то в телефоне, быстро взглянул на меня в зеркало заднего вида.

— Они скоро приедут, — произнес он, снова глядя на экран телефона.

— Черт!

Даниэле совершил отчаянный маневр, обогнав на изгибе дороги впереди идущую машину. Та едва не вылетела на встречную полосу и спустя долю секунды рявкнула на нас клаксоном.

— Де Бартоломео — депутат Европейского парламента, председатель специальной комиссии по борьбе с ксилеллой. Это он подписал приказ об уничтожении олив.

Он говорил, стискивая зубы, и, похоже, сам не замечал этого.

— Коротко говоря, это продажный сукин сын. Он подписал приказ, а потом распорядился насадить вместо уничтоженных деревьев другие, генно-модифицированные, невосприимчивые к ксилелле. Патент на эту породу принадлежит компании, зарегистрированной на Кипре. И надо же: среди учредителей этой компании случайно оказалась жена Де Бартоломео. На кону миллионы.

На секунду он обернулся, словно желая проверить, едут ли за ним остальные. Машину слегка занесло к центру проезжей части.

— Мы и раньше подозревали, что он в сговоре с владельцем «Замка сарацинов». Это некто Наччи, ты, наверное, видела его по телевизору после тех событий.

— Да.

— Наччи сунул взятку Де Бартоломео за то, чтобы его оливковую рощу включили в план по вырубке. Там совершенно здоровые деревья. Мы с самого начала это знали, но у нас не было доказательств.

Другой парень показал ему что-то на экране телефона, он кивнул.

— А прошлой ночью этот Наччи был гостем Де Бартоломео на его яхте, в порту Леуки.

Второй парень стал водить большим пальцем по экрану, чтобы увеличить изображение.

— Он в больнице. Схватил пулю.

Даниэле хлопнул по рулю.

— Черт!

— Говорят, его только задело. Рана неопасная.

Даниэле глубоко вздохнул и снова посмотрел на меня в зеркало заднего вида.

— Мы пока не знаем подробностей. Только то, что они проникли на яхту во время праздника. Собрали на палубе всех, и гостей и команду. Но кое-кого они не заметили.

— Повара, — сказал другой парень.

Даниэле покачал головой.

— Он связался с береговой охраной. Те прибыли на место, и началась перестрелка между ними и людьми, захватившими яхту.

— Кто это был? — спросила я.

Но Даниэле как будто не слышал.

— Это было неправильно.

— Кто это был, Даниэле?

Я просунула голову между спинками передних сидений.

— Это их методы. Но не наши.

Я оперлась о спинку переднего кресла. На автостраде было много машин, и мы ехали зигзагами, обгоняя всех.

— Они взяли Данко, — сказал Даниэле. — Мы должны попасть в Лечче до того, как его перевезут в тюрьму.

Парень с телефоном остался в машине, а мы с Даниэле побежали к полицейскому управлению. Сразу после нашего приезда к зданию подрулили два полицейских автомобиля с включенными сиренами. На ступеньках перед входом собралась группа людей; сначала я подумала, что это журналисты, но потом, когда полицейские вытащили из машины человека в наручниках, взяли его с двух сторон под локти, и Данко, а это был он, улыбнулся маленькой толпе своей дерзкой улыбкой, передние шеренги сомкнулись и образовали живую цепь. Я узнала несколько лиц, которые видела в карьере. Они стояли здесь, сцепившись за руки. Зазвучала песня, я уже слышала ее в тот вечер, но сейчас они пели очень громко, как будто это был боевой гимн.

Даниэле толкнул меня вперед, но я осталась на месте. Я смотрела на Данко, на торжествующий вид, с которым он шел к товарищам, смотрела, как они раскачиваются, словно канат на ветру, пятятся назад, но не повинуются полицейским, которые знаками приказывают им расступиться.

Даниэле снова подтолкнул меня вперед:

— Пошли!

— Нет.

— Он хотел бы этого!

Поняв, что я не двинусь с места, он побежал к манифестантам. Наверху лестницы стояли фотографы и щелкали затворами. Песня кончилась, наступила странная тишина, во время которой две группы людей выжидающе смотрели друг на друга. Ближе всего к активистам стояли трое полицейских, позади, в нескольких шагах, между двумя другими полицейскими — Данко с опущенной головой. Он производил впечатление какого-то чужеродного элемента по отношению ко всему тому, что происходило вокруг него.

В этот момент он повернул голову в мою сторону. Он не искал меня взглядом, не удивился, когда заметил, словно ожидал увидеть именно на этом месте. Мгновение он смотрел на меня, затем его рот растянулся в улыбке, которая показалась мне полной грусти.