И даже небо было нашим

Пока они спорили, я подошла ко входу в пещеру. Это было круглое отверстие в земле диаметром метров в десять, но его можно было заметить, только подойдя совсем близко. Влажный, поблескивающий мох, словно плащ, покрывал груду камней, очевидно, образовавшуюся после обвала, в результате которого люди узнали о существовании пещеры. Вниз вела узкая, железная, ненадежная на вид лестница с веревкой вместо перил. Я шагнула ближе, чтобы заглянуть внутрь, но у меня закружилась голова, и пришлось попятиться назад.

Инструкции Юргена я слушала невнимательно, голова все еще кружилась. Мне одинаково сильно хотелось броситься туда, вниз, — и немедленно уехать отсюда, вернуться домой. Однако из его объяснений я усвоила, что пещера внутри покрыта льдом, поэтому резиновые подошвы сапог подбиты гвоздями, чтобы не поскользнуться, но все равно я должна быть осторожной. Еще, помнится, Юрген спросил, не страдаю ли я клаустрофобией, для верности он дважды повторил по-английски это слово.

Потом мы спустились по лестнице, Юрген шел впереди. Джулиана не пошла с нами, она осталась у входа. Я снова поднялась на несколько ступенек:

— Ты не пойдешь?

Она стояла, скрестив на груди руки, под глазами у нее были лиловые круги — или так падал свет.

— Он хочет говорить с тобой наедине, — сказала она. — Он просил меня об этом, так что иди.

Затем она отвернулась, и тут я поняла, чего ей стоило сказать мне эти слова, чего ей стоило встретить меня в аэропорту, ночевать со мной в одной постели, а потом ехать в одной машине почти десять часов, — чтобы отвести к человеку, за которого мы с ней молчаливо соперничали долгие годы; она — с самого начала сознавая это, а я — только чувствуя. Мне стало ее жаль.

Низ лестницы находился в полутьме, так что виднелась только решетка, преграждавшая вход в пещеру. Чтобы войти, надо было вскарабкаться на скользкий валун и протиснуться в щель шириной с полметра. Юрген показал, как это делается, но у меня получилось только с пятой попытки. Потом пришлось идти нагнувшись, по низкой подземной галерее, фонарик на моей каске освещал синтетические брюки Юргена. Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, сердце бешено заколотилось, может, я ошиблась и у меня на самом деле клаустрофобия. Я вспомнила ту ночь, когда Берн привел меня в башню, и черные ступеньки перед собой; вспомнила, как я запаниковала и стала умолять Берна поскорее вывести меня на воздух. Здесь все обросло плотным слоем льда, и луч фонарика выхватывал из тьмы разноцветные камешки, сверкавшие, как хрусталь, под этой ледяной корой.

Когда галерея пошла под уклон, Юрген велел мне перевернуться на живот и осторожно сползти вниз, держась за веревку. Потом он должен был помочь мне приземлиться. Сначала я никак не решалась отпустить веревку, но, услышав его подбадривающий голос, который раздавался откуда-то издалека, все же разжала руки и съехала вниз.

Мы оказались в узкой и длинной расселине с ледяным полом и нависающими над головой темными каменными выступами. Юрген предупредил, чтобы я не соприкасалась с торчащими снизу сталагмитами: некоторые из них были высотой всего в несколько сантиметров, другие — в человеческий рост. Он сказал, что сталагмиты формируются столетиями, но достаточно задеть их ногой, чтобы они рассыпались, поэтому я должна идти за ним след в след. Вначале я продвигалась крошечными шажками, потом почувствовала себя увереннее на этом скользком полу. Мы прошли через одну нишу и вступили во вторую. Я огляделась, чтобы представить себе ее размеры. Она был меньше первой, и из нее не было видно выходов. Казалось, здесь пещера заканчивается.

Юрген поднял руку и указал на что-то вверху; только тогда я различила впереди горизонтальную, очень узкую трещину.

— He is here[4], — произнес он.

Затем сложил ладони рупором и позвал:

— Берн!

Это имя пробудило эхо, которое показалось мне бесконечным.

Тишина еще не успела поглотить его, когда Берн откликнулся:

— Yes.

Я больше не могла сдерживаться, слезы вскипели у меня в груди и хлынули из глаз. Позже, много позже вспоминая эту минуту, я подумала, что слезы с моих щек упали на пол и спаялись в одно целое со слоем вечного льда, — но это было позже. Тогда для меня существовал только Берн, он был по ту сторону скалы, толщину которой я не могла себе представить.

Юрген помог мне взобраться на метр-два вверх, ближе к трещине. Показал на камень, куда можно было сесть, подняться выше я бы не смогла, но отсюда Берн мог меня слышать, если бы я говорила достаточно громко. Юрген отошел в противоположный конец прохода: он не хотел уходить, оставив меня там одну.

— Берн, — сказала я.

Ответа не последовало.

— Громче, — подсказал Юрген, и я повторила имя: это был почти крик.

— Вот и ты, — произнес Берн сквозь щель, или сквозь вибрации камня, словно он ждал меня. Мне казалось, что он находится где-то ниже по отношению ко мне, потому что звук был далеким и приглушенным, — но, возможно, я ошибалась. Что мне сказать ему?

Но он заговорил сам: