И это пройдет…

«Какая лютая хрень, — думал Игорь, снова и снова пробегая по строчкам, — о чем это?». Он повернул листок. Другой почерк, крупные ровные буквы ударили ему по глазам.

Разойдется туманная дымка,

Мы с тобою встретимся вновь.

Голубые глаза и улыбка,

И немного вздернута бровь.

Говорить мы будем о вечном:

О Бодлере, о парке с луной.

Листья кружатся в вальсе беспечном

Над любимой тобою Невой.

По ступеням к воде опускаясь,

Заглянувши Сфинксу в глаза,

Запоешь ты про жизнь не стесняясь,

Над рекой заиграет гроза.

Гостем стать твоим буду я рада,

У огня мы с тобой посидим,

Угольков багровых армада

Нам расскажет, о ком мы грустим.

Но не будет больше прощаний-

Только теплое пламя свечи.

И не будет пустых обещаний,

Просто слушай, люби и молчи.

Игорь в бешенстве бросил листок на диван рядом с собой. Кого она любит, кому эти строчки? Может она вышла замуж за парня с фотографии на зло этому Д.? Он в очередной раз столкнулся с тем, что ничего про нее не знает. Аня иногда рассказывала о себе, но все какие-то мелочи: про кошек, которых она подкармливала в детстве, про собаку, кажется белый лабрадор, вроде именно о таком она мечтает, о маме, пекущей самые вкусные торты на свете, о подругах, даже называла их по именам. Эффектная блондинка на фото явно Полина. Он запомнил, потому что Аня говорила, что девушка гоняет как сумасшедшая и участвует в уличных гонках. Но он никогда не мог понять, почему она не откровенничает с ним по-настоящему.

Он встал и пошел на кухню. Она облокотилась на длинный кухонный гарнитур, слегка согнув одну ногу, напевая что-то себе под нос, резала картошку. Игорь осмотрелся. Светлые обои с мелким рисунком, мебель цвета «золотой орех», тюль, прикрывающий окно, смотрящее на серые сопки, чайник с желтыми подсолнухами, кажется он видел такой рисунок на картине ван Гога. Все такое светлое, солнечное. В общем в Анином духе, он часто слышал от нее, что больше всего на севере ей не хватает тепла и света. Но не воспринимал жалобы в серьез. Игорь плюхнулся на табуретку. Рядом с ним на столе возвышалась груда бумаги.

— Ты читаешь в кухне? — удивился он.

— Ты же видишь, у меня не такая большая квартира как у тебя, стол всего один, и он стоит здесь, — пожимая плечами, не поворачиваясь ответила Аня, — сейчас экзамены, мне приходится много писать.

Он посмотрел на белые листы, исписанные уже знакомым круглым почерком, придавленную линейкой страницу. Что она там черкает?

Он подвинул записи к себе и прочел вслух:

«Как всегда с ним бывало и прежде, множество мыслей о жизни личной и жизни общества налетало на него за этой работой одновременно и попутно.

Он снова думал, что историю, то, что называется ходом истории, он представляет себе совсем не так, как принято, и ему она рисуется наподобие жизни растительного царства. Зимою под снегом оголенные прутья лиственного леса тощи и жалки, как волоски на старческой бородавке. Весной в несколько дней лес преображается, подымается до облаков, в его покрытых листьями дебрях можно затеряться, спрятаться. Это превращение достигается движением, по стремительности превосходящим движения животных, потому что животное не растет так быстро, как растение, и которого никогда нельзя подсмотреть. Лес не передвигается, мы не можем его накрыть, подстеречь за переменою места. Мы всегда застаем его в неподвижности. И в такой же неподвижности застигаем мы вечно растущую, вечно меняющуюся, неуследимую в своих превращениях жизнь общества, историю.

Толстой не довел своей мысли до конца, когда отрицал роль зачинателей за Наполеоном, правителями, полководцами. Он думал именно то же самое, но не договорил этого со всею ясностью.