И это все, за что я борюсь (СИ)

В памяти осталось какое-то смутное воспоминание о том, как меня вели по промозглой городской улице, крича что-то прохожим, которые тут же разбегались в стороны. Перед глазами у меня тогда все плыло, и я никак не мог разглядеть испуганных лиц горожан, но их крики и возгласы намертво впечатались в мой разум.

Они повторяли какое-то слово, тыча пальцем в мою сторону. Очевидно, весть о том, что я убил короля, разнеслась по городу со скоростью пожара.

Я застонал, прижав колени к груди. Плечо болело от долгого лежания на жестких камнях, но я знал, что поудобнее улечься все равно не получится — в камере не было никакой мебели, только крохотное зарешеченное окно под самым потолком и отхожее ведро в грязном замызганном углу.

Как далеко я от замка я нахожусь? Где сейчас Милит? Поняла ли она, о чем я кричал ей?

Мне было так плохо, что уснуть никак не получалось, как бы я не пытался отключиться и ждать завтрашнего дня. В голову настойчиво лезли всякие отвратительные мысли, и самая главная из них была ненавистью к самому себе. Единственное, на что я надеялся — это на помощь Милит, потому что самостоятельно я никак не мог себе помочь, сидя в этой вонючей тюрьме.

Но как мне могла помочь она, я тоже не представлял.

Что она сделает? Пойдет к своему отцу, расскажет ему все, как было, но если он не поверит ей? Девушка просто опустит руки и будет права — я сам загнал себя в могилу.

А взрывом я и вовсе забил последний гвоздь в крышку своего гроба.

Я до сих пор не мог понять, что на меня нашло, как я умудрился потерять самообладание и выпустить из себя столько энергии, способной разрушить не только весь замок, но и половину города. Это было похоже на безумие, какое-то наваждение.

Наверное, это и было то, что Солз ощущает каждый день. То пламя, о котором он говорил в подвале особняка Савельти.

И мне хотелось верить, что я больше никогда это не почувствую.

Мое тело так полностью и не восстановилось после колдовства — ноги и руки ломило от усталости, а из-за холода, царящего в камере, пальцы начали неметь где-то к середине ночи. Я тщетно пытался отогреть их, но казалось, замерзал еще сильнее. Я жался к стене, пытаясь поплотнее завернуться в тонкую дорожную накидку, но она не грела, а только лежала на плечах бесполезным грузом.

При мне не оказалось ничего, что могло бы принести пользу — ни огнива, ни оружия, ни теплых сапог, а уж про еду и говорить нечего. Еще пару дней, и я полезу на стену от голода, хотя я прекрасно понимал, что это все — только начало.

Я провалился в сон где-то под утро, и когда проснулся снова, то увидел скудные лучи солнца, разрезанные прутьями оконной решетки. Меня тут же объял холод, и я поспешил прижать колени к груди, чтобы сохранить хоть немного тепла.

За дверью было тихо. Я понятия не имел, в какую камеру меня посадили и что там был за коридор, но судя по тишине снаружи, до меня никому не было дела. Значило ли это, что Милит не смогла мне помочь?

Я тешил себя дурацкими надеждами, что она найдет способ, в крайнем случае, подключит ребят из братства и спасет меня, но надежды не могли ни накормить меня, ни согреть, и я уже начинал думать, что даже если у девушки получится, к тому моменту, как она придет с подмогой, я уже протяну ноги.

За эти самые мысли мне хотелось ударить самого себя по морде. Во всех своих бедах виноват я сам, и выбираться из них мне самому! Легко думать, что придет девушка с ликом ангела и избавит меня от всех проблем. Нужно придумать что-то… Придумать, пока голод или простуда не ослабят меня так, что я перестану соображать.

Именно тогда за дверью раздались далекие шаги, и я тут же оказался на ногах, перекинув полы плаща за плечи. Кто бы там ни был, я должен поговорить с ним, объяснить, как все было.

В замочной скважине несколько раз провернулся ключ, и когда дверь отворилась, я увидел в коридоре настоящее столпотворение. Несколько гвардейцев, подчиняясь приказу своего капитана, зашли в камеру и встали у меня за спиной. Сам же капитан — невысокий пузатый человек лет сорока — сделал пригласительный жест кому-то, кто стоял за дверью вне моего поля зрения.

— Проходите, Ваше Высочество.

Когда я впервые увидел его, мне показалось, что этот человек сделан из чего-то неживого — может быть, из воска или даже из крашенного дерева, но уж точно не из плоти и крови. Его лицо, казалось, не умело выражать эмоции, а длинные волосы лежали безупречно даже после езды верхом.

До вчерашнего дня принц Синк не был мне интересен, но сегодня я разглядывал его с неподдельным любопытством, сравнивая нас как братьев. Не нужно было долго рассматривать нас, чтобы понять, что я уступаю «брату» во всем — я был ниже и тоньше, с волосами, которые постоянно спутывались, и лицом, неспособным держать выражение серьезности дольше пяти минут.

Бастард — не принц, и вряд ли Синк будет рад известию о родстве со мной (если ему еще, конечно, не рассказали) и все же я надеялся, что мне удастся воззвать к его благоразумию.

«Он видит в тебе лишь убийцу отца. Он ненавидит тебя» — тут же шепнул мне мой подлый разум, и мой пыл тотчас угас.