И хватит про любовь

И потом еще долго пытался осознать, что они значат. Ты ведь не о том, что боишься не успеть, а о том, что этот короткий срок требует правды. Я вдруг понимаю, что еще подспудно слышится в твоих словах: что со мной тебе пришлось бы променять комфортную иллюзию о вечности как бессчетной череде дней на зыбкий мир, состоящий, наоборот, из считаных дней. Болезнь наконец толкнула бы тебя в мир, где время не стоит на месте. Я понимаю, что предлагаю тебе жизнь в страхе.

– 23 —

Зима, кафе перед музыкальной школой. Ты оставила меня присматривать за Леа, или, может быть, это она присматривает за мной. Cначала мы с ней играем, как ей хочется, в лото “Короли и королевы”, потом эта игра надоедает ей, или она хочет показать мне другие, и мы переключаемся на домино в картинках. Она, как обычно, пьет шоколад, я – кофе, и мне приятно думать, что у нас с ней уже образовались какие‐то привычки. Она помешивает ложкой пену, а я слежу, чтобы она не опрокинула чашку. Ты повела Карла на урок сольфеджио, но вернулась очень быстро.

Для Леа я – Ив, мамин друг, который часто тащит чемодан, потому что едет куда‐то далеко. Не знаю почему, ты вдруг спрашиваешь: “А кто у нас зайчик?” Леа наивно подхватывает: “Я!” И продолжает, в восторге от того, что приходит ей в голову: “А ты, мама, – мать-зайчиха, а Ив – заяц-папа!” Тебе неловко и не по себе, ты поправляешь дочь, возвращаешь в этот семейный треугольник настоящего папу.

До сих пор помню, какой у Леа был тогда шаловливый вид, как иногда бывает у тебя, и как она засмеялась.

– 24 —

Воспоминание о воспоминаниях. Мы у тебя дома, ты ведешь меня в свою комнату. Вытаскиваешь из шкафа картонные коробки величиной с обувные. Там фотографии – уйма! Ты хочешь показать их мне, и мы несем их на кухню, чтобы было удобнее рассматривать.

Это твоя жизнь.

Вот ты с маленьким сыном под новогодней елкой. Твоя дочка бежит по какому‐то неизвестному мне парку. Опять она с твоим мужем. Еще фотографии, ты поколебалась, прежде чем выложить их передо мной, кажется, с твоей свадьбы, хотя я не вполне уверен. Я оказался в твоем мире, на меня обрушилась лавина кадров твоей прошлой жизни, в которой меня нет. Я понимаю, ты хотела открыть мне все свое, личное, но боюсь утонуть в этом ворохе картинок. А ты не видишь, что я потихоньку, незаметно отступаю, чтобы не задохнуться, и продолжаешь рыться в коробке. Выбираешь только свои фотографии, откладываешь их, показываешь мне.

Я знаю, кто их делал, кому ты улыбаешься, но это вдруг становится не важно. Ты даришь мне себя. И я принимаю подарок.

– 25 —

Ресторанчик у блошиного рынка в Сент-Уэне – с недавних пор мы там встречаемся по понедельникам, ты прибегаешь с опозданием и садишься напротив меня. Ты какая‐то не такая, я чувствую – что‐то случилось. Дурацкая история, ты говоришь. Ты заболела… какая‐то инфекция, еще непонятно… Ругаешь себя “дурой набитой” – не твоего лексикона выражение. Не смотришь на меня, любовь, желание – все испарилось.

Передо мной словно пропасть разверзлась. Я уже ощущаю вину, я страшно виноват перед тобой и твоими родными. Чем закончилась эта, в конечном счете забавная история, ты знаешь, так что это воспоминание об одном-единственном, головокружительном моменте, когда все пошатнулось и наша история из легкой и веселой чуть не превратилась в гнусную и гадкую. Грязь – вот слово, которое первым приходит мне тогда на ум, хоть я не произношу его вслух из страха, чтобы оно не оказалось слишком верным, чтобы не замарало нас. Но оно не уходит, вытесняет все мысли, мешает мне заговорить, когда я должен бы что‐то сказать.

– 26 —

Едем в Париж, в машине, я за рулем. Моя рука скользнула между твоих голых ног, ей там хорошо. Еще минут пять назад на тебе были брюки. Но около заправки, где, по‐твоему, я не стал бы надолго останавливаться, ты переоделась в платье. Правая рука, озорная, смелеет, левая, серьезная, держит руль. Ты пропускаешь руку, даешь ей волю. Я играю с твоим желанием, как ты – с моим. Все это как бы само собой, вполне естественно, никакого разврата, только веселое удивление.

Все твое тело радостно улыбается моему.

– 27 —

Отдел игрушек в универмаге “Бон марше”. Ты ищешь наряд феи для Леа и какой‐то маскарадный набор для Карла. Ты на несколько метров впереди меня, среди кукол Барби, машинок и коробок с лего. Идешь вдоль полок, не знаешь, что выбрать, звонишь мужу и детям, советуешься с ними и тут же, едва закончив разговор, спрашиваешь и моего совета. Я даю его и удивляюсь, что ты меня, чужого, привлекаешь к таким домашним вещам. Приоткрываешь дверь в свою жизнь, и я, окруженный плюшевыми зверями, с щемящей нежностью заглядываю туда.

– 28 —

“Береги себя”. Так ты говоришь мне перед тем, как уйти. По-настоящему уйти. Мы стоим около твоей машины, у Восточного вокзала, солнечный день, декабрь.