И коей мерой меряете. Часть 2. Ангелина

– Что прятаться от правды. Прячься, не прячься… Ладно. Она помолчала, грустно и долго посмотрела Геле в глаза.

– А ты? Что дом наш обходишь? Плохое думаешь? Иль чужая стала? Вон вижу, радость у тебя, в тебе она, светлая. Ждешь.

Райка бросила взгляд на Гелин живот, но быстро отвела глаза, как-то странно, как птица.

– Я зайду, – Геля улыбнулась, – Погадаешь? Скажешь кто там, и какой он?

– Рая глянула прозрачным взглядом, мимо -в сторону, вроде не поняла.

– Зайди, поболтаем. Ирку веди, вон они с Вовкой, как дружат. Она вон у тебя какая – на деревце стройное похожа, и на тебя. Да и Тамаш.. будет рад… Вон он, как на нее глядит, – тоже улыбнулась в ответ, – А гадать нет. Не буду, уж не взыщи. Разучилась..

***

Огромный арбуз, размером ровно с пол-бочки, воодрузили на дворе на столе, еле запихнув его в таз для варенья. Прибежали Галя с дочуркой – маленькой Ленкой, круглой и толстенькой, как пушистый шарик, в расшитом одуванчиками сарафане. Сарафанчик был чуть маловат, и на пухлой белой грудке шубутной девчонки перекашивался, открывая то одну, то другую розовенькую сиську. Ленка быстро прилепилась к Ирке и хвостом бегала ней, не отставая ни на шаг.

Тетка Таня прибежала последняя, как всегда натащила целую корзину пирогов, и, хитро посверкивая глазами-вишнями, выудила большую темную бутыль.

– Вино. Сама вот наделала, вишенное. Сладкое, как варенье. Девки, стаканы несите, не одним им, архаровцам, бабкин самогон хлестать.

Она взгромоздила бутыль рядом к арбузом, разложила пироги, отошла, цокнула языком, любуясь.

– Красота. Мам! – крикнула она в сторону кухни, где суетилась Пелагея и через минуту она уже вылетала из кухни с котелком дымящейся картошки, а сзади семенил дед с таким ножом, что им можно было перерубить арбуз пополам – одним махом, без усилий, – Мам! Сливки тащи.

– Теть Тань. А Лина – что не идет? Все собрались же. Вечно она позже всех, – Геля и не то чтоб очень хотела видеть невестку, но так… для приличия спросила.

– А! Кукла эта? Все перед зеркалом крутится. Пузо уж до подбородка, а туда же. Красота наша неписяная.

Тетка пренебрежительно говорила о снохе, и Геля всмотрелась в нее повнимательнее.

– Пузо? А Борька знает?

– Да что ж. Знает. Он вон, как кроль, про десяток таких знает. А Линка злится. Тьфу, паразит, усатый, не пишет ей уж месяц. Она перебеленилась совсем, посуду колотит. Вроде я виноватая.

Она с грохотом шарахала тарелками по столу, потом поймала Ленку, пригладила ей косицы, запихнула сиськи под сарафанчик и вытерла нос. Отпустила, хлопнув по толстой попке.

– Какие -то вы суматошные со своими любовями, Заняты мало, видно. Делать нечего, в городах ваших, на готовом всем. Вот и дурите.

Наконец явилась Лина, она действительно была – ну очень беременна. Огромный живот под шелковым ярко-голубым платьем в ромашку, казался необъятным. И высоко взбитая белокурая хала на голове, ярко – розовые, перламутровые губы и крупные клипсы – шары, делали ее похожей на нарядный танк.

Веселая суматоха продолжалась бы и дальше, пришли мужики – Толя, Иван и Галин Володя, все что-то кричали, стараясь переорать друг друга, носились дети. Но тут деду надоело, он встал и бабахнул по столу половником.

– Цыть оглашенные. Давайте- ка к столу, сидайте. Мать заждалась зовсим.

Легкий ветерок, вернее его предвкушение в начинающемся вечере принес аромат флоксов и мыльников, истомленных жарой. Все здорово поддали, петь уже устали и сидели грустно, утомленно. Тут дед, наконец, подвинул к себе арбуз. Точным ловким движением он вонзил нож в толстую полосатую корку. Арбуз хрипло крякнул, развалился пополам, и плотный, ярко-алый, зернистый волчок сверкнул в заходящих лучах бриллиантовым, сахарным блеском.

***

Ходить на реку Геля любила ранним утром, она всегда старалась полоскать белье именно в это время. Тихонько, пока все спали, она выбиралась со двора и пробежав через залитые нежным солнышком огороды, спускалась к мосткам. Что-то колдовское было в этом нежном свете, в запахе только что вынырнувших после ночного сна кувшинок, в тихом кряканье полусонных уток, которым еще было лень высматривать еду и они дремали, засунув крашеные разноцветными красками головки, под крылья.

Тихое солнце еще не жгло, а нежно гладило открытые плечи, Геля долго сидела на мостках под черемухой, болтая ногами в по-утреннему прохладной воде.

Потом встала, распрямилась, собираясь полоскать, но сзади кто -то начал спускаться по лестнице, и она заскрипела от тяжести большого тела. Геля обернулась.

У Лины, стоящей сзади, было жуткое лицо, бледное до синевы, вчерашняя помада, которую она не стерла, размазалась, волосы рваными космами распустились по плечам. В руке она держала письмо.

– Ты? Это ты, дрянь, их свела? Сводня, гадина. Зачем ты их познакомила?

Лина кричала тонким птичьим голосом и совала Геле в лицо мятый лист.

– Это он тут, в письме этом поганом, братику своему любимому похождения описывает. С этой – твоей профурой, шалавой интернатской, Веркой. А ты знала, гадюка. Знала! И мать знала, проклятая. И твоя знала, тетка Анна эта, мороженая. Ненавижу вас!