И.Кошкин За ценой не постоим

Радист вызывал комбата минут пять. Наконец, из люка механика высунулась рука, держащая танкошлем с подключенной гарнитурой. Кинув сержанту свой, чтобы не замерз, Петров прижал к уху наушник. Гусев словно ждал вызова: сообщив, что подкрепление будет утром, он приказал продолжать наблюдение за дорогой и дал конец связи. Старший лейтенант опять поменялся наушниками с Безуглым и приказал наводчику проверить – остыла ли машина. Протасов залез под брезент и вскоре вернулся с неутешительным известием: двигатель еле теплый, вернее, уже почти холодный. Петров вздохнул – значит, придется минут двадцать газовать на всю округу, выпуская облака белого дыма: кто не спрятался – я не виноват. Прежде чем отдать приказ заводить, комвзвода пошел проверить, как обстоят дела у Лехмана.

На год моложе Петрова, Леонид Лехман всегда имел какой-то особенно мрачный вид. Черноволосый, черноглазый, он выглядел гораздо старше своих лет, и при первом взгляде на него кто-нибудь незнакомый мог подумать: «Вот человек серьезный и невеселый». Потом Лехман открывал рот, и весь батальон держался за животы. Лейтенант отмачивал свои шутки – всегда новые и всегда смешные – с особенно суровым, даже похоронным лицом, и Безуглый как-то раз с некоторой ревностью сказал: «Я понимаю – у него такая рожа. Я понимаю – он человек веселый. Но и то и другое вместе – это уже нечестно». Впрочем, Лехман знал меру и в отличие от москвича никогда не выставлял себя шутом. Хороший командир, он дрался умело и спокойно, и за бои под Мценском был, как и Петров, награжден орденом Красной Звезды.

Под танком Лехмана происходила какая-то непонятная возня, между катков валил дым. Из-за кормы вывалился закопченный водитель и принялся протирать глаза снегом. Тем временем дыма стало поменьше, и танкист, не обращая внимания на командира взвода, полез обратно. Все это выглядело довольно странно. С одной стороны, что-то, очевидно, горело. С другой – Петров не видел обычной при такого рода ЧП беготни, не чувствовал напряжения. Каким бы странным это все ему ни казалось, экипаж, похоже, знал, что делает. Под танком брякало, слышался приглушенный мат, наконец дым стал светлее. Водитель снова вылез наружу, взял лежащую на крыле флягу и начал жадно пить. За ним задом выполз невысокий человек в ватной куртке и танкошлеме. Обычно лейтенант Лехман ходил в полушубке, а на голове носил, лихо заломив на ухо, пошитую вопреки уставу на заказ щегольскую командирскую ушанку из барашка. Но для черной работы (а, судя по чумазому лицу, работа была – черней не придумаешь) он, как и все нормальные танкисты, припрятал списанный ватник – грязный и продранный.

– И это гордость нашей бригады – Леонид Лехман? – спросил комвзвода задумчиво, заранее настраиваясь на ответную хохму. – Товарищ лейтенант, почему вы не соответствуете высокому облику советского танкиста – своей великой Родины сына?

Лехман набрал полные пригоршни снега и принялся размазывать грязь по лицу, между пальцев текла черная вода. Второй ком смыл большую часть копоти, и лейтенант хмуро посмотрел на командира.

– «Пускай, не речисты, пусть пашем до пота, зато мы танкисты, а не пехота», – продекламировал он сурово. – Какой облик танкиста без масла и копоти на роже? Это уже не танкист, извините, а какой-то воин-хозяйственник.

– А пехота, значит, не пашет? Ладно, без шуток, что там у вас за аврал?

– У нас не аврал, – устало ответил Лехман и забрал у водителя флягу. – Вот, сволочь, все выдул. Тогда лезь за моей, – приказал он механику.

– А что у вас? – терпеливо спросил Петров. – К тому же размер хромает.

– У Маяковского тоже хромает, – ответил лейтенант. – А вообще у нас мероприятия по поддержанию машины в боевой готовности.

– А-а-а, – протянул Петров. – А я думал, вы танк подожгли. Так что за мероприятия, Леня?

Лехман посмотрел на командира из-под густых бровей, и старший лейтенант вдруг понял, что сейчас это не игра, а самая настоящая угрюмая усталость.

– А мы машину греем, – мягко сказал командир танка. – Так, народными методами. Хочешь посмотреть?

Под днищем «тридцатьчетверки» на стальном листе с грубо загнутыми вверх краями горели березовые поленья. Рядом с огнем, на брошенной поверх березовых веток шинели, лежал на боку танкист. На глазах у Петрова он зубами стянул рукавицу, потрогал днище танка, затем снова надел рукавицу и стащил лист в сторону, отвернув лицо от костра. Теперь высокие языки пламени почти доставали до брони. Старший лейтенант вылез из-под танка и уставился на Лехмана.

– Ты понимаешь, что это запрещено? – тихо спросил он.

– Конечно, понимаю, – спокойно ответил Лехман. – И мне так стыдно, командир, ты даже не представляешь…

– Ты же сожжешь…

– Ничего я не сожгу, – так же невозмутимо, но жестко сказал лейтенант. – Не первый раз так греем.

– А где брезент? – спросил Петров, глядя на танк.

Лехман вежливо сплюнул – плевок, и тот был черный.

– Из ремонта танк получили без него, – ответил он. – Сгорел наш брезент смертью храбрых под городом Мценском. До выступления новый нам не выдали, старшина обещал найти, но где тыл, а где мы?