I love Dick

Как я и ожидала, О’Маллейс полностью разгромили дом перед отъездом. Впрочем, весь город Турман выглядел ничуть не лучше. Новый кадастровый план позволяет всем творить что душе угодно. Вот и соседний с нами участок самовольно раздробили на несколько кусков. Ни один сумасшедший не будет впустую тратить деньги на облагораживание Южного Адирондака. Это диорама «Столетие деревенской нищеты»: каждое поколение оставляет за собой свидетельства неудачных попыток преуспеть на этой земле. Мы с Тедом выпили и вернулись, чтобы разгрузить фургон. Он живет здесь с тех пор, как съехали О’Маллейс.

Я так хотела рассказать тебе о восторге, который испытала, выйдя из грузовика и почувствовав холодный темный воздух на четырех углах Стони-Крика. Работал только один уличный фонарь, и было видно все до единой звезды. Пять сотен человек на ближайшие пятнадцать миль во всех направлениях. В отличие от Калифорнии, север штата Нью-Йорк не располагает к созданию духовных ретритов или коммун. Такие как Тед, переехавшие сюда двадцать лет назад, нашли единственный способ выжить в городе, где зима длится восемь месяцев, – они сами превратились в местных.

Но это было до. Мои руки обветрились и все в грязи, и я устала. Так что, Дик, давай продолжим позже.

Целую, Крис

Турман, Нью-Йорк

24 декабря 1994 года

Суббота, 22:30 вечера

Дорогой Дик,

прямо сейчас я сижу на полу, облокотившись на пару подушек, в спальне в северной части дома и смотрю на кровать, которую купила в Теннесси, – на эту ослепительно красивую вещь. Я весь вечер корпела над ней, сначала втирала в нее ореховое масло, потом полировала. Кровать сделана из тополя, «дерева бедняков», и Тед говорит, что ее древность очевидна, потому что изгибы обработаны без помощи электрических инструментов. Было очень приятно втирать в дерево масло, руками чувствовать, как кровать была сделана. Я всегда мечтала о такой вещи.

Вечером я сказала Теду, что нам надо организовать здесь коммуну шейкеров: никакого секса, только работа без остановки. Я наслаждалась нашим с ним уютом. Сегодня я поняла, что страшно восхищаюсь Тедом, его стойким оптимизмом. Сегодня канун Рождества и вот мы – совсем одни, он в большей степени, чем я: ни елки, ни семьи, ни планов. А ведь Тед такой романтик. В прошлом году его жена сбежала с тремя детьми в Австралию. Сейчас он там, внизу, доделывает какой-то столярный проект без капли жалости к себе.

Я поняла, что ничего не рассказала тебе об этом месте, – и смогу ли я передать суть? Здесь все совсем иначе, чем в Калифорнии. В хозяйственном магазине Эрл Раундс спросил меня этим утром, в каком доме я живу. Я сказала, через дорогу от Бейкеров. А, ответил Эрл, бывший дом Гидеона.

Неважно, кто еще въедет в него, кто съедет, – для местных он навсегда останется «бывшим домом Гидеона». Гидеоны были пожилой парой из Огайо, которые купили этот дом, когда тот еще назывался «Великим Дартмутским участком»: фермерский дом или ранчо для туристов на территории в сто двадцать пять акров. Это было в семидесятых, и люди, должно быть, еще ездили в отпуск «всей семьей», хотя, понятное дело, база отдыха была закрыта восемь месяцев в году. Однажды ночью голая миссис Гидеон с криком пробежала по Хай-стрит и несколько ледяных минут колотила в дверь Верна Бейкера, пока тот не проснулся и не впустил ее. Переохлаждение. Два дня спустя Гидеоны собрали чемоданы, и больше их никто не видел. Вернулись в Огайо?

В канун прошлого Нового года руководитель нефтяной компании в Нью-Джерси ушел в лес под Гаррисбергом, из одежды на нем были только кашемировый кардиган, брюки и лоуферы. Вскоре он умер от переохлаждения.

Совсем рядом с Бейкерами живут Чак и Бренда. Я всегда любила Бренду, она была моей Коррелятивной Провинциалкой – маниакально-депрессивная болтушка, которая тратила свою неуемную энергию на покупку полуразрушенных домов в трущобах. Чак – главным образом нетрудоспособный алкоголик – эти дома ремонтировал. Бренде принадлежало около пятнадцати таких домов, она даже получила грант от департамента жилищного строительства и городского развития на постройку жилья в Минерве, но все накрылось, когда она занялась рефинансированием проекта. Они с Чаком решили расширить их собственный дом на тысячу пятьсот футов, чтобы ее четверым детям было где разместиться. С тех пор прошло пять лет и двое детей от первого брака давным-давно съехали (вернулись в Уорренсбург к отцу), не в силах выносить скандалы между Чаком и Брендой. Теперь она работает горничной и распространяет продукцию «Эмвей». Все, что осталось от империи Бренды, – это розовое джакузи с медными кранами, поблескивающими внутри давно неотапливаемого каркаса из фанеры. Стоит пожить тут чуть подольше, и все обрастает историями.

Мы с Сильвером купили этот дом у молодой пары свидетелей Иеговы. Парень унаследовал дом от своих родителей, живущих на Лонг-Айленде, а те купили его как охотничий домик. Здесь их никто не помнит, и я сомневаюсь, что мы с Сильвером оставим больший след.