I love Dick

Кажется, что чтение «реальных» текстов Дика Хебдиджа позволяет Краус найти способ говорить об искусстве, способ, который ей близок и понятен. «Ты так хорошо пишешь об искусстве», – говорит она ему в I Love Dick (с. 126). Но это верно и в ее случае. Письма-эссе «Все письма – это письма о любви» второй половины книги перекликаются с ее обсессией Диком (так, например, ее поездка домой к Дику, когда она впервые планирует заняться с ним сексом, перебивается ее воспоминаниями/размышлениями о голодовке Дженнифер Харбери). Но эссе также начинают жить своей жизнью, независимой от Дика. И это действительно эссе, а не «скетчи», как называет их д’Адески. Текст, озаглавленный «Жидовское искусство» (с. 181–200), – бесспорно лучшее, что я читала о Р. Б. Китае, а ее размышления о Ханне Уилке и Элеанор Антин – прекрасные образцы современной арт-критики / истории искусства. Мне особенно нравится, как в этих эссе она предлагает нам поразмышлять, кого «принимают» в пантеон мира искусства, а кто остается за бортом, и почему. Снова и снова она просит нас вернуться к феноменам, которые мы считаем «авангардными» и посмотреть на них через немного иную линзу. Она обращается к теории, чувствует себя комфортно в шкуре теоретика, при этом не используя теоретического языка.

Когда Ролан Барт в 1970 году опубликовал хвалебную рецензию на одну из работ Кристевой, он назвал ее L’Étrangère, что можно приблизительно перевести как «странная, или иностранная, женщина». Несмотря на очевидную аллюзию на болгарское происхождение Кристевой (она впервые приехала в Париж в 1966 году), название отразило то, что Барт рассматривал как дестабилизирующее влияние ее работ. «Юлия Кристева меняет вещи местами, – написал Барт, – она всегда уничтожает новейшие предубеждения… субверсирует власть». Я думаю, похожим образом можно охарактеризовать «чужеродную» природу Крис Краус и дестабилизирующее влияние ее работ. «Она всегда уничтожает новейшие предубеждения… она субверсирует власть».

Теория у Краус перформативна, через перформанс она демонстрирует, как много она значит. «Каждый вопрос, как только он сформулирован, – пишет она, – становится парадигмой, в которой содержится его внутренняя правда. Нам стоит перестать отвлекаться на ложные вопросы» (с. 215). Мне кажется, что эта цитата суммирует критический проект теории последнего десятилетия. Она совершенно точно суммирует критические проекты других писателей (включая Дика Хебдиджа), которые населяют эту книгу.

В тот момент, когда это издание I Love Dick отправляется в печать, «Торпор», новая книга Крис Краус, готовится появиться на свет в издательстве «Семиотекст». Заканчиваясь там, где начинается I Love Dick, «Торпор» выступает в качестве своеобразного приквела к ее первой книге. Но так как он прямолинейнее, чем I Love Dick, взаимодействует с реальным и грамматическим временем, он в то же время выступает в качестве своего рода сиквела – кивка некоему потенциально далекому будущему.

«Есть грамматическое время томления и сожаления, в котором каждый шаг, который ты делаешь, становится отложенным, пересмотренным, немного сдерживаемым. Прошлое и будущее предполагаемы, идеальный мир, существующий в тени условия. Совершенное будущее» («Торпор»). Если существует временное пространство, в котором разворачивается «Торпор», то оно таково: всегда уже возможно.

«На дворе 1989 или 1990 год, – начинается книга. – Джордж Герберт Уокер Буш – президент Соединенных Штатов, и в Саудовской Аравии только что началась война в Персидском заливе». Жером Шафир и Силви Грин (Сильвер и Крис из I Love Dick) путешествуют по территории бывшего Советского блока «под благовидным предлогом, – говорит нам текст на обложке, – усыновить сироту из Румынии». Но внутри и вокруг этой повествовательной рамки разворачиваются другие истории и Истории. Прошлое Жерома – одного из детей Второй мировой войны, спрятанного нееврейским населением во время депортации (события, также спрятанного в тени «официальной» французской истории Сопротивления), – преследует повествование и пару.

«Ты напишешь книгу, – скажет Силви Жерому, – о Войне. Ты назовешь ее “Антропология несчастья”». С этой трагической личной и социополитической историей сопряжена разворачивающаяся современность Румынской революции, которую Жером и Силви видят по телевизору, а затем своими глазами, путешествуя через обнищалый Восток. И перед нами история самой пары: аборты Силви, «другая» семья Жерома (бывшая жена и дочь), реальная политика академии и арт-мира, панковское прошлое и будущее пост-I–Love-Dick.