И Маркс молчал у Дарвина в саду

Пытаясь выиграть время, доктор еще раз открыл чемодан и порылся там, внимательно следя за дыханием пациента. Когда тот сделал три-четыре спокойных вдоха, Беккет воспользовался его седированным состоянием и опять заговорил, пытаясь, чтобы поспешные возражения Маркса не свели на нет воздействие его слов.

Отчуждение от родной среды и изгнание даются нелегко, как бы между прочим сказал доктор. У него есть иммигранты среди пациентов, и ему приходится видеть последствия расставания с родиной. Отрыв от семьи. Чужой язык. Другая культура. Преследования. Соглядатаи. А в вашем случае нужно к тому же учитывать то печальное обстоятельство, что миссис Маркс тяжело больна, он недавно узнал, и ему невероятно жаль.

Беккет попытался понять, как Маркс воспринял его слова, но протеста не заметил. Тогда он добавил, что принес специальные шарики, достал из кармана пиджака баночку и поставил ее на письменный стол.

Ласково взглянув на Ленхен, он велел принимать три шарика после обеда. А перед сном еще три. И еще после завтрака. За несколько дней они обязательно помогут развеять меланхолию. Кроме того, бывают задачи, для одного неподъемные. Особенно когда они захватывают целиком. Когда человек несет в себе огромный потенциал и способен делать историю, что он предвидит в случае Маркса. За это приходится платить высокую цену. Ему срочно нужен отдых и никакого кнута, который подстегивал бы работать дальше.

Мавр лежал очень спокойно. Из глаз его выкатились слезы.

Беккет тихо вышел из комнаты и спустился по лестнице. Ленхен, заметно потрясенная, последовала за ним на некотором расстоянии.

Когда они пили на кухне еле теплый чай, доктор сказал, что у мистера Маркса почти наверняка в легких гнойник, а то и не один. Какое-то время он сможет с этим жить, но постепенно дыхание будет затрудняться, а кашель становиться хуже. Он сделает все, чтобы смягчить симптомы, успокоить и поднять больному настроение.

Тут заплакала Ленхен. Нет в этой семье счастья. Она точно знает, что работа над проклятой неоконченной книгой просто раздавит ее Мавра. И уж точно никогда еще о деньгах не писал человек, у кого их так мало.

– Ничего, если я задам вам пару вопросов? – Доктор Беккет добавил в чай молока.

Мистер Маркс удивительно непокладистый. Если она понимает, что он имеет в виду.

– О да, он такой. Но на него нельзя обижаться. Он все отдает великому делу.

– Я вовсе не обижаюсь, только хочу лучше понять, откуда это взялось. Вы не могли бы немного рассказать о его происхождении? В прошлый раз вы говорили, что уже давно работаете в семействе Марксов.

– О да, очень давно. Конечно, спрашивайте.

– Кто были его родители?

– Порядочные, трудолюбивые бюргеры из Трира, – с некоторой гордостью ответила Ленхен. – Мавр был старшим сыном. Вообще-то вторым, но брат умер в раннем детстве. Отец – адвокат, мать – благочестивая еврейка и дочь голландского раввина. Отец тоже еврей. И тоже сын раввина. А дядя Мавра был раввином Трира. Но сам он и слышать ничего об этом не хочет. Наоборот, если кто-нибудь с ним заговорит, становится… как сказать…

– Грубым?

– Резким, да. Иногда говорит о евреях ужасные слова. Ругается на их денежные шахер-махеры, называет жидами-ростовщиками, издевается над большими носами и еврейскими лицами. Тогда я зажимаю уши, хочу ему показать, что мне стыдно за такие выражения. А ведь раньше он сам от этого страдал.

– То есть?

– В детстве ему на улицах кричали: «Ахи-охи, жид, подохни!» От безысходности родители перешли в протестантскую веру. Потому что иначе отцу пришлось бы закрыть контору. Тогда евреи не могли быть адвокатами.

– Мистер Маркс крещен?

– О да. Только крещение ничего не изменило, в гимназии его продолжали дразнить. Все знали, что Маркс еврей, хоть он и посещал протестантские уроки закона Божьего. Как говорят, еврей – это навсегда. Да и вид у него был не как у сына мозельского винодела. Чернющие волосы! Глаза, смуглая кожа! Поэтому все и называют его Мавром. А фрау Женни говорит: «Мой чернявый дикарь».

– Если он был старшим сыном в семье раввинов, тогда его разрыв с верой еще большее святотатство, чем, скажем, в случае простого еврея, не правда ли?

– Да, можно так сказать. Кстати, переход в другую веру всю жизнь мучил его мать, поскольку ее заветным желанием было, чтобы умница Мавр стал раввином Трира. В душе фрау Маркс навсегда осталась еврейкой. И молилась как еврейка. До самой смерти она в каждом письме молила сына вести богоугодную жизнь. Но он умрет неверующим.

Ленхен замолчала, Беккет задумался. Потом Ленхен спросила:

– Скажите, доктор, сколько он проживет?

И, опять заплакав, достала из кармана фартука носовой платок. На пол упала фотография. Ленхен наклонилась и смущенно подняла ее.

– Ваш возлюбленный? – с немалым любопытством спросил доктор Беккет.

От частого употребления фотография поцарапалась, погнулась, уголки потрепались.

– В известном смысле да. Но не то, что вы думаете. Это мой сын.

– У вас есть сын? Сколько ему лет?

– Двадцать третьего июня исполнилось тридцать. Его зовут Фредди. Ну, вообще-то Генри Фредерик. Но все называют его Фредди.