…И мы станем единым целым. Благодаря и вопреки. Так вот она какая – любовь!

Нэпэйшни ни единым мускулом лица и тела не выказал ни страха, ни удивления. Он молча сел на землю и снял с ног мокасины. Когда он поднялся, Анпэйту схватилась за его руку и начала снимать обувь со своих ног. За их спинами сдавленно охнула Етта. Индейцы зашумели. А Нэпэйшни

сдавил руку жены и прошелестел одними губами на её родном языке так, чтобы слышала и поняла только она:

– Только я! Я один!

– Нет! – упрямо тряхнула Анпэйту своими рыжими волосами, – Ты помнишь? В горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии… Везде только вместе!

Препираться на глазах у всех было не возможно. Нэпэйшни заглянул в отчаянные глаза любимой и сказал:

– Не думай о боли! Думай о том, что ты идёшь по мягкому ковру зелёной молодой травы…

– Цвета твоих глаз?

– Да! – кивнул Нэпэйшни, – Или вдоль прохладного весеннего ручья цвета твоих глаз!

– Не переживай! – улыбнулась Анпэйту, – Меня уже один раз пытались сжечь, а я до сих пор жива и невредима. Второй раз тоже не получится!

Они взялись за руки и подошли к кромке догорающего костра. Жар от него доставал даже до лица. Анпэйту задрожала, и Нэпэйшни шепнул ей на ушко:

– Не смотри!

Она покорно закрыла глаза, и тут же сильные руки мужа подхватили её, и она поплыла над раскалённой сковородой костра. Её упрямый муж всё сделал по-своему: они были вместе – он не нарушил клятвы, но испытание проходил один.

Дальнейшие события происходили для Анпэйту как в тумане. Победно закричали индейцы. Их с мужем растащили в разные стороны. К ней подходили незнакомые женщины, соприкасались лбами и носами, клали руку на сердце и говорили: «Ты – моё второе я!». А она крутила головой, пытаясь найти мужа, и успокоилась только тогда, когда к ней протолкались Етта с доктором и шепнули, что с Нэпэйшни всё в порядке.

А потом началось празднество. Били барабаны и бубны, трещали трещотки, свистели дудочки, гулко ухали высушенные тыквы. Индейцы плясали вокруг костра. Лони и Сэнуай подскочили к матери лишь на мгновение, чтобы обнять и поцеловать в щёчку, и убежали со своими новыми друзьями. Им было гораздо интереснее участвовать в новых играх, чем слушать взрослых.

Постепенно рядом с Анпэйту осталось только две женщины: Найра и Натта (остальные тактично ушли). Пришло время рассказать то, что не было предназначено для чужих ушей, те события, которые привели английскую девушку в Новый Свет, а потом к индейцам, превратили Дори в жену Нэпэйшни по имени Анпэйту.

Она не скрыла от них ничего. Та Дори, про которую она рассказывала, была так далека от неё сегодняшней, как чужая. Но ей всё равно было важно получить прощение у этих женщин – матери и сестры, у которых она забрала на время сына и брата – Нэпэйшни, у которых пыталась отнять навсегда Хоуохкэна – будущего зятя и мужа.

По тому, как нежно с ней попрощались Найра и Натта, Анпэйту поняла, что они простили и приняли её в свою семью.

17

Анпэйту лежала в хогане и перебирала в уме события таких насыщенных, таких напряжённых последних двух дней. Сладко посапывали во сне набегавшиеся за день дети, а она ждала мужа. Было кое-что за это время, что больно царапало сердце – Нэпэйшни и Пэвети, Пэвети и Нэпэйшни. Кем они были друг другу? Что их связывало? Что связывает теперь? Мысли кружились и кружились, и, когда полог в хоган откинулся, пропуская внутрь Нэпэйшни, Анпэйту уже так себя накрутила, что вместо того, чтобы встретить любимого лаской, накинулась на него с ревнивыми вопросами.

Нэпэйшни как на крыльях летел к любимой, чтобы поделиться радостью о примирении с отцом.

Они разговаривали долго, очень долго. Сначала говорил только Нэпэйшни, каждым своим словом пытаясь разрушить стену непонимания, стоявшую между ними. Охитека слушал и удивлялся. Удивлялся своей слепоте и глухоте. И мудрости своего названного брата Сикиса. И терпению своей любимой жены Найры. Расстались Охитека с Нэпэйшни отцом и сыном. Отцом, который гордится своим сыном. Сыном, который уверен в любви и уважении отца.

Всем этим и хотел поделиться Нэпэйшни с женой, а также идеей попробовать записать стихи отца, которые он всю жизнь сочиняет для матери, чтобы они не исчезли во времени, чтобы дед смог ими поделиться не только с внуками, но и с их детьми и внуками. А она…

О, духи! Что за непостижимые создания эти женщины? Они прошли такие испытания вместе, и сегодня, и до этого. Они остались живы. Они воссоединились с его семьёй, которая теперь станет и её семьёй. Им предстоят такие великие дела, а она переживает о событиях десятилетней давности!

Ну, да, про Пэвети он ей ничего не рассказывал. Как-то неловко было рассказывать о женщине, любовь с которой могла случиться. Но, ведь, не случилась же?! Так к чему эта ревность?

Объяснять что-то было бесполезно, да и слишком он устал физически и морально, а потому Нэпэйшни сделал то, что надёжно прекращало какие бы то ни было расспросы и споры. Он крепко обнял жену, закрыл её рот требовательным поцелуем, и она, посопротивлявшись лишь мгновение, растаяла в его руках, её мысли растворились в пространстве, а тело в его теле.