…И мы станем единым целым. Благодаря и вопреки. Так вот она какая – любовь!

Дальше сходство Совета индейского племени с английским судом закончилось, поскольку «обвиняемых» вывели из хогана, где проходил Совет, и продолжили уже без них. Первым, как почётному гостю, дали слово Хотото. Хотото не мог иметь своего мнения о событиях десятилетней давности, свидетелем которых не был, а потому он говорил о дне сегодняшнем:

– Он – правая рука вождя бледнолицых, предложивших нам мир. Он – друг белого шамана. Она – его любимая жена.

Это была самая длинная речь на этом Совете. И самая весомая. Хотя белые колонизаторы и считали коренное население агрессивными дикарями, но, на самом деле, индейцы всегда поступали исходя из целесообразности момента, из интересов племени, а не одного человека. И, если наказание за проступок, пусть и страшный, но не повлёкший за собой никаких отрицательных последствий для жизни племени, сулило им беды в будущем, они с лёгкой душой отказывались от мщения. Так что речь Хотото, подчеркнувшая значимую роль Нэпэйшни в заключении мира с бледнолицыми, от которого зависело само их существование, была весьма весомым аргументом в пользу Нэпэйшни.

Вторым Совет выслушал Хоуохкэна. Тот сказал коротко:

– В моём сердце нет зла к бледнолицей женщине. Я прощаю её!

– Он любит её. Я прощаю его! – хрипло произнёс Вэра, занявший в Совете место погибшего в бою брата – Сунаккахко. Все поняли, почему такая боль прозвучала в его голосе – Вэра оплакивал свою любимую Моема, совсем недавно ушедшую по Млечному Пути.

– Он вернулся с открытым сердцем. Он привёл с собой жену и детей. Я прощаю его! – твердо сказал Тэнгэквуну.

Кто сам живёт с открытой нараспашку душой, тот понимает, как это иногда бывает больно. Кто любит кого-то больше самого себя, больше своей жизни, как Тэнгэквуну Оминотэго, тот поймёт, как страшно рисковать любимой и детьми.

– Он не забыл наши традиции. Он научил жену и детей языку наших предков. Я прощаю его, – торжественно произнёс Хонон, и это была на удивление длинная речь для молчуна Хонона, предпочитающего разговорам пение оружия.

– Я люблю его, как сына. В моём сердце не было, и нет зла на него, – просто сказал Сикис.

Ответ Сикиса был ожидаем. У него не было своей семьи. Как с рождения прилепился он к семье Охитека, так всю жизнь и служил ей верой и правдой. Он единственный из всего племени пытался вразумить Охитека в его оскорблённой гордыне. Даже любимая жена Найра не решалась открыто вступаться за сына, а Сикис не оставлял попыток достучаться до закрытого наглухо сердца Охитека. И не потому, что это было нужно Нэпэйшни, а потому, что так бы стало легче его названному брату – Охитека.

Осталось высказаться ОхитекаКотахира. Но он молчал. Значит, был ещё не готов. Титонка понимал, что решение, фактически, уже принято большинством голосов, но не мог, не хотел оглашать прощение сыну без слов отца. Члены Совета набили табаком трубки и закурили, приготовившись терпеливо ждать ОхитекаКотахира столько, сколько ему понадобится.

16

Утром завтрак Нэпэйшни и Анпэйту в хоган принесла Пэвети. К общему костру их не пригласили, ведь Совет племени ещё не огласил своего решения. Пэвети, как могла, успокоила встревоженных родителей, что с детьми всё в порядке, и передала им от друзей «Привет!». В её устах английское слово прозвучало очень смешно. Это сняло внутренние барьеры, и они втроём мило поболтали. Вернее, говорили, в основном, Нэпэйшни и Пэвети, а Анпэйту слушала.

Слушала, и всё больше понимала, что этих двоих что-то связывает. Что-то, о чём она не знает, чем её любимый муж с ней не поделился. А ведь она ему выложила всё как на духу, больше, чем на исповеди, даже мыслями поделилась, не то, что поступками и чувствами!

Он ей рассказывал о своём детстве, взрослении, о непростых взаимоотношениях с отцом. И о том, с чего начала расти стена между ними. О своей первой охоте, после которой стал мужчиной (это по индейской традиции). И о своей первой женщине, после которой стал мужчиной по её мнению. И о других своих женщинах. И о рожденных от него детях (они, кстати, тоже тут где-то бегают). О традициях, верованиях и праздниках предков. Подробно описал, что происходило после её появления в их стойбище. Разъяснил всё то, что она не видела и не понимала, безвылазно сидя в хогане. Но о Пэвети он не упомянул ни слова. Посчитал их историю несущественной? Непохоже… Даже в темноте хогана было видно его светящееся нежностью лицо, обращенное не к ней, его жене, а к чужой женщине…

Ревнивые мысли Анпэйту были прерваны дробными ударами в барабан. Нэпэйшни и Пэвети вздрогнули и переглянулись. Совет племени принял решение. Нэпэйшни обнял Анпэйту, и они вместе вышли к костру.

Костёр уже почти догорел. Лишь отдельные язычки пламени выскакивали то тут, то там, да вспыхивали красными рубинами черные бока углей. Анпэйту с ужасом смотрела на этот огромный, дымящийся, чёрно-красный круг, по которому предстояло пройти её мужу. Как сказал вождь Титонка – чтобы очиститься и переродиться.