…И мы станем единым целым. Благодаря и вопреки. Так вот она какая – любовь!

И вот этот мир, так тщательно и с такой любовью сложенный по кирпичику, может рухнуть в одночасье из-за события, которое произошло десять лет назад?!?

Если бы Хауелл обладал даром шамана, он бы прозревал, какой ураган бушевал в шатре. Какие страсти бились о его стены. Но, постепенно, всё успокоилось. Из шатра вышло двое индейцев. Один вскочил на коня и умчался быстрее ветра. С ним вместе молниеносно исчезли и все прибывшие с ним индейцы. Второй подошёл к Хауеллу и сказал:

– Союз двенадцати дружественных племён не будет подписывать мирный договор. Я должен предстать перед Советом племени. Только после решения моей участи Союз может вернуться к его рассмотрению.

Хауелл Пенн вздохнул с облегчением. Кровавые картины, которые рисовало ему воображение, так и остались только химерами. В конце концов, новое государство пока может обойтись и без земель Союза двенадцати. Сами индейцы Союза никогда не нападали первыми, а, значит, если поставить гарнизон на границе их земель, то можно в дальнейшем избежать столкновений с ними. Расширять же границы государства можно и на юг, и на север, не обязательно долбиться в несговорчивый запад. Тем более, когда это связано с угрозой для жизни человека.

Но Нэпэйшни решил иначе.

13

Нэпэйшни, так же как и Хотото, понимал, что незавершённых дел быть не должно. Поэтому он решил вернуться и принять свою участь, какой бы она ни была. Его душа и сердце рвались в клочья из-за разлуки, возможно навсегда, с любимой и детьми. Но не слушать голос крови, крови индейца, которая звала его обратно, он тоже не мог. Нэпэйшни должен был получить прощение. Или умереть.

Его жена, Анпэйту (Дори она была для внешнего мира, а в семье гордо носила имя, данное ей мужем), спокойно выслушала смягчённый вариант разговора Нэпэйшни с Хотото и сказала:

– Что ж, значит, настало время познакомить бабушку и дедушку с внуками!

Нэпэйшни ожидал от жены чего угодно – слёз, уговоров не ехать, криков, но не этого обескураживающего решения отправиться вместе, да ещё и с детьми.

– Женщина! Ты понимаешь, что ты говоришь? Ни ты, ни дети никуда не поедут. Вы останетесь под защитой сэра Пенна и доктора Хаггарда, чтобы со мной не произошло!

– Никогда не поверю, что твои родители способны причинить вред нашим детям!

Нэпэйшни вздохнул. Он уже давно понял (десять лет брака, как-никак!), что есть вещи, которые бесполезно объяснять белым людям. Они этого никогда не поймут. А, если и поймут, то не примут однозначно. И он решил говорить о другом. Подошёл к жене, обнял и заглянул в голубую воду её глаз:

– Любимая, тебе нельзя появляться в моём племени, ты ведь это понимаешь?

– Понимаю! – упрямо глядя в встревоженные зелёные глаза мужа, ответила Анпэйту, – А ты помнишь, что обещал мне? Что мы всегда будем вместе – и в горе, и в радости?

Ещё бы Нэпэйшни не помнил! Этот единственный в их жизни скандал он не забудет никогда! Они с сэром Хауеллом Пенном уезжали всё дальше от Филадельфии, где оставались их семьи. И времени каждая их поездка занимала всё больше. Помимо увеличивающегося расстояния, преодолении несговорчивости английских колонистов и подозрительности индейских вождей, появилось много вопросов в организации резерваций для индейских племён, их охраны и так далее. И, если первая поездка заняла три летних месяца, то через три года Нэпэйшни отсутствовал дома дольше, чем присутствовал. Анпэйту взбунтовалась. Нэпэйшни искренне не понимал – почему?

Любая жена индейца больше ждёт мужа, чем видит его: охота и сражения – вот основные занятия мужчины. Но, видимо, терпение в данном вопросе не является достоинством белых женщин. И что, уж, совсем не мог уразуметь Нэпэйшни, так это обвинения жены в возможной измене! О какой измене может идти речь? Если мужчина любит, то он видит только любимую! А, если он видит другую женщину, то он уже не любит, но тогда, значит, и не изменяет! Донести эту простую истину до разума любимой жены Нэпэйшни так и не смог, впервые столкнувшись с несовместимостью двух миров – её и его.

Они, конечно, помирились, в конце концов, и в следующую поездку уже отправились всей семьёй: он, Анпэйту и их пятилетний сын Лони-Макей (они дали мальчику два имени: индейское от отца – «дождь, проливающийся на крышу» и английское от матери – «подарок бога». Их первенец, их сын, ведь, действительно, был подарком бога или духов, кто во что верит, посланным им вместе с дождём, укрывшим их от чужих глаз и весело барабанившим всю ночь по крыше в честь новорожденного). Последним аргументом, против которого Нэпэйшни не нашёл чем возразить, было то, что после того, как Анпэйту пересекла с ним пешком полстраны, разве могут её испугать какие-то несчастные несколько миль на лошади?