И на дерзкий побег

Еще через неделю Трибоя увезли на суд, в камеру поместили полковника-авиатора. Он вёл дневник, где неблаговидно отзывался о руководстве партии. Это стало известно «СМЕРШУ», записи изъяли и теперь вольнодумца обвиняли в контрреволюционной деятельности.

Полковник, фамилия его была Харламов, оказался весьма общительным и грамотным человеком — наизусть знал программу ВКП(б)[30], немецкий и испанский языки, был знаком с Блюхером.

Лосев как член партии её политику одобрял. По этому поводу между ними возникали споры. Харламов утверждал, что ленинские принципы построения социализма в стране извращаются. Комбат не соглашался.

— Ну а что вы скажете насчет репрессий тридцатых? — однажды спросил Харламов. — Когда арестовали, а затем уничтожили почти всех крупных военачальников. За исключением Ворошилова с Буденным.

— Они были заговорщиками, — ответил Лосев. — Так писали газеты.

— Наши газеты много чего пишут. Особенно партийные. Я, к примеру, воевал в Испании в эскадрильи комбрига Пумпура Петра Ивановича. Впоследствии генерал-лейтенанта и Героя Советского Союза. Лично хорошо его знал. Так что вы думаете? В 1942 году его признали врагом народа и расстреляли. Могу ли в это поверить? Нет. И весь этот беспредел творили Ягода с Ежовым. Знал ли про то Сталин? Да. А если знал, почему не прекратил? Молчите? То-то же.

Между тем дело Лосева тоже шло к завершению. Составив обвинительное заключение, Раткевич ознакомил майора со всеми материалами. В том числе с постановлением партбюро части об исключении из партии.

И каково же было удивление Лосева, когда он прочёл характеристику на себя, подписанную комдивом. Там отмечались низкая политическая сознательность и дисциплина, ненадлежащее руководство вверенным подразделением, а также связь с немкой.

— Не ожидали? — заметил его реакцию капитан.

— До этого деятеля, — постучал ногтем по бумаге, — мой батальон считался одним из лучших в соединении. Это как-то отметил даже командующий фронтом.

— Что было, то прошло, — фыркнул Раткевич.

— Как скоро трибунал? — подписав протокол ознакомления, Николай вернул авторучку хозяину.

— За ним дело не станет, — отстегнув клапан, капитан сунул ручку в нагрудный карман кителя.

Спустя неделю, ближе к вечеру в замочной скважине провернулся ключ, громыхнул засов. Дверь отворилась.

— Лосев, на выход, — буркнул хмурый надзиратель.

Когда заключенный выполнил команду «Лицом к стене», надзиратель запер камеру. Пошагали коридором. Лосев впереди, руки за спину, страж, позвякивая ключами, сзади.

— Стой. Лицом к стене, — приказал у последней двери. Распахнул: — Входи.

Лосев переступил порог. Внутри небольшого помещения, на лавке у стола сидели Каламбет с Орешкиным, на полу стоял туго набитый сидор[31]. Оба встали.

— Пять минут, — растопырил пальцы страж и плотно прикрыл дверь.

— Здорово, командир, — поочередно пожали комбату руку. — Вот, добились свидания. Следователь разрешил. Ну как у тебя дела?

Уселись втроём на лавку.

— Терпимо, — пожал плечами командир. — Кормят, поят, сплю от души. Помирать не надо.

— Да ладно, мы серьёзно.

— Ну, если серьёзно, следствие закончено. Жду трибунала.

— Мы тут тебе притаранили жратвы, курева и яловые сапоги.

— За них спасибо, а сапоги зачем? У меня эти нормальные, — качнул хромовым носком.

— В голенищах зашито четыре тысячи. Ребята собрали. Пригодятся, — наклонился к уху Каламбет, а Орешкин многозначительно кивнул.

Лосев ничего не ответил, повлажнев глазами.

— И ещё. Куда определить твои вещи? — нарочито громко спросил заместитель.

— Пусть разберут на память ребята. Как делали после боя.

— Хорошо, — согласились оба и вздохнули.

Каламбет достал из кармана пачку сигарет, все закурили, помолчали. Думая каждый о своём.

— Время вышло, — скрипнув, приоткрылась дверь. Загасив окурки, начали прощаться.

— Не поминайте лихом, мужики, — поочередно обнял Лосев офицеров и, прихватив сидор, вышел в коридор. Надзиратель сопроводил в камеру, звякнули ключи, громыхнул засов.

— Вот, Александр Иванович, дополнительный паёк, — усевшись на нары, Лосев поставил рядом вещмешок. — Так, что тут у нас имеется? — раздернул горловину.

Поочередно выложил кирпич хлеба, хомут копченой колбасы, изрядный шмат завернутого в газету сала, десяток пачек «Беломора» и ржаные сухари в пакете. Напоследок достал согнутые в голенищах новенькие яловые сапоги, сунул их под нары. Всё остальное сложил обратно с мешок, оставив хлеб с колбасой и пачку папирос.

— Угощайтесь, — определив на стол, пригласил сокамерника.

Тот поблагодарил, стали есть. Закончив, с наслаждением закурили.

— Никак передача? — окутался полковник дымом.

— Да. Заместитель и начштаба расстарались.

— А из моих никого нету. Через неделю, как меня забрали, полк перелетел в Минск.

Затем Лосев переобулся в новые сапоги, встав, притопнул. На вопросительный взгляд Харламова пояснил:

— Старые жмут, эти просторнее.