И на дерзкий побег

Шаркая ногами и отворачиваясь от ветра, двинулись к портовым воротам. Миновав их, пятёрками зашагали по замерзшим колеям окраинной улицы с покосившимися хибарами и дровяниками к туманящейся далеко впереди седловине. Встречавшиеся по пути жители, в большинстве не отличавшиеся видом от вновь прибывших, внимания на этап не обращали.

— Шире шаг! — торопил конвой, подталкивая отстающих прикладами.

Спустя час перевалили седловину, за ней в низине раскинулась Магаданская пересылка. Она была поменьше Ванинской, но тоже весьма обширная. Те же вышки, приземистые бараки, кирпичное здание администрации, из труб ветром уносило дым.

— Такое впечатление, что здесь край земли, — сказал Трибой шагавшему рядом Лосеву.

Тот угрюмо молчал, косясь по сторонам взглядом.

Подошли к воротам с выцветшим плакатом «Труд в СССР есть дело чести, славы, доблести и геройства». Со скрипом отворились створки.

— Стой! — приказал старший конвоя в предзоннике, отделенном от остальной пересылки двумя рядами колючей проволоки.

Перестроив в каре[76], сделали перекличку., Все были на месте. Затем через вторые ворота завели на пересылку. Там определили в три угловых барака, именуемых карантином. В течение двух дней этап проходил медкомиссию. Военврачи и медперсонал в белых халатах обмеривали, выстукивали, взвешивали, заполняя формуляры. Выясняли гражданские профессии, делали пометки.

Согласно циркуляру ГУЛАГа № 177177 от 3 февраля 1931 года (с поправками) устанавливались три производственные категории: первая — «полноценная рабочая сила, пригодная к выполнению всякого рода производственных физических работ», вторая — «неполноценная рабочая сила с пониженной годностью к выполнению физических работ, не требующих квалификации», и третья — «инвалидность».

Как и следовало ожидать, всех признали «полноценной рабочей силой». Инвалидов не было. А вот профессий у целого ряда не оказалось. Многие ушли на фронт со школьной или студенческой скамьи. Таким делали отметку в документах — разнорабочий.

После окончания медкомиссии всех отвели на вещевой склад. Там каждому выдали зимнюю одежду: грубые, до колен бушлаты, ватные штаны, суконные рукавицы и портянки. На ноги — валенки. Старую обувь отбирать не стали. Переодевались под открытым небом.

— Интересно, куда дальше? — притопнул своими валенками Лосев.

— Разве что за Полярный круг, — высказал предположение Громов.

— Типун тебе на язык, — покосился на него Шаман. — Тогда всем точно хана.

— Почему хана? И там люди живут, зовутся чукчи, — не согласился Узала.

— То чукчи, а то мы. Понимать надо, — пробурчал бывший домушник. — Кстати, ты когда-нибудь их видел?

— Я нет. А отец да. Рассказывал, что пасут оленьи стада и охотятся на морского зверя. И ещё дают гостям спать со своими женами.

На третьи сутки, оставив гражданских, в том числе блатных, военных погнали дальше. Впереди скрипели розвальни, запряжённые косматыми лошадками, на них стволом обратно был размещён пулемёт. Далее по ещё неглубокому снегу хрустел валенками этап, по сторонам вышагивал конвой в тёплых полушубках. Замыкали колонну ещё семь саней с пожитками заключенных и провиантом. Вокруг стелилась тундра, порой встречались кустарник, мох и чахлые деревья. Мела позёмка, в спины дул ледяной ветер.

За первый день прошли километров тридцать. Когда стало смеркаться, остановились на ночлег. Нарубив стланика[77], разожгли костры, конвой выдал сухой паёк — по куску солёной рыбы и два сухаря каждому. Натопив в котелках снега, сжевали с кипятком, покурили у кого было и, укутавшись в бушлаты, завалились спать вокруг костров вплотную друг к другу. Охрана, сменяясь всю ночь, бдила.

На следующий день прошли меньше. Ноги гудели, всё тело ныло, а потом втянулись. Погода установилась, ветер стих. В тучах иногда проглядывало солнце, мороз спал, ландшафт менялся. Стал встречаться кедровый стланик с осинниками и ольхой, тундра уступала место лесу.

— А ведь нас гонят к югу, — сказал на очередной стоянке Лосев, грея руки над костром.

— Я давно это заметил, — отозвался Василий, набивая котелок снегом. — Тайгой начинает пахнуть.

— Да вроде как обычно, — потянул Трибой носом воздух.

— Не скажи, — покачал удэге головой. — Я, брат, точно чую. В той стороне, куда идём, мои края.

— Ну и что? — безразлично спросил Громов.

За дорогу он сильно сдал. Щеки впали, резче обозначились скулы. Пайка рослому моряку явно не хватало, товарищи пытались делиться — не брал.

— Можно убежать, — оглянулся Василий по сторонам.

— Как? — хмыкнул Шаман.

— Там будет видно, — блеснул глазами.

Внимания этому никто не предал, каждый думал о своём, мучаясь неизвестностью.

А на следующее утро конвой не досчитался двоих. Сбежали с ночной стоянки. Вечером разыгралась метель, конвойные просмотрели. Этап остался на месте, а начальник, низкорослый, похожий на монгола лейтенант, приказал организовать погоню.

Из последних розвальней извлекли лыжи, на них встали сержант и три солдата. Работая палками, заскользили по едва заметному следу. Этап же поставили на колени — «Ждать твари!»