И на дерзкий побег

Занималось поисками побегушников также и местное население — эвены. Они выслеживали бежавших, убивали и представляли администрации лагерей отрезанные головы или кисти рук. За это получали охотничьи припасы, муку, спирт, табак. Уходили в побег обычно весной, такой назывался «зеленый прокурор», зимой это было безнадежно.

Контингент в «АЗ-18» имелся разнообразный. Основная часть бытовики и политические, сидевшие по статье 58 Уголовного кодекса РСФСР. Политических называли «фашистами», угнетая больше других. Доведенные до отчаяния, некоторые кончали жизнь самоубийством, а один, по рассказам старожилов, пару месяцев назад пошел на проволоку, где был застрелен часовым.

Имелось немало осужденных полицаев и бандеровцев, прибалтийские «лесные братья», власовцы и даже поляки.

Главной достопримечательностью в зоне являлся людоед. Происходил из воров, носил кличку Хряк, его перевели из штрафного лагеря. Год назад ещё с одним заключенным, прихватив с собой барашка[83], они совершили побег зимой. Такой побег назывался «уйти во льды».

Спустя месяц у морского побережья поймали одного Хряка и обнаружили в его заплечном мешке человечину. К уже имевшемуся сроку добавили ещё десять лет. Был он полусумасшедшим, убирал территорию и чистил отхожие места.

После разборки с законниками, оставшиеся в живых воры притихли. Выходили на общие работы и трудились наравне с другими. Остальных заключенных они больше гнобить не могли, но продолжали в свободное время играть в карты.

Как-то Лосев с Громовым, наведавшись вечером в барак к старшему нормировщику Ивлеву, увидели необычную картину. Несколько блатных на нижней шконке сражались в рамс[84]. Рядом, на другой шконке, тихо подвывая, сидел голый человек в наколках с прибитой к доскам мошонкой.

— Это что ещё за артист? — подошли к сидевшему за столом и закрывавшему наряды Ивлеву.

— Из их компании, — нормировщик кивнул на блатных. — Сначала проиграл всё с себя, а потом сыграл на яйца. Точнее, на их прибивание.

— И что? Сделал это сам? — покосился Лосев на страдальца.

— А ты как думал, бугор?[85] — рассмеялся один из игравших. — Проигрался — плати. Долг дело святое.

— Да, с ними не соскучишься, — покачал головой Громов. — Юморные ребята.

— Ну и как у нас бригадная выработка? — уселись оба на лавку.

— Считай сто процентов, — повертел нормировщик в пальцах карандаш. — Ав целом по лагерю намечается перевыполнение. Давно такого не припоминаю.

Обстановка действительно улучшилась. Теперь все производственные бригады выходили на работу в полном составе, хлебная пайка стала весомее, баланда гуще. Появились и выходные, о которых давно уже забыли.

Иногда по вечерам Дынин приглашал Лосева к себе в кабинет, где за рюмкой водки с закуской они подолгу беседовали. Семья полковника жила в Чите, в поселке он имел квартиру, но допоздна задерживался на службе. Вспоминали фронт, общих знакомых, а ещё начальник настоял, чтобы Лосев подал жалобу в военную коллегию Верховного суда о пересмотре приговора.

— Я попросил Серебрянского изучить твое лагерное дело[86], он в прошлом военный следователь. Ну так вот, майор считает, в твоих действиях необходимая оборона. Возможно оправдание.

Лосев написал, и Дынин по своим каналам отправил жалобу в Москву. А ещё начальник рассказал, что подал рапорт на увольнение и ждёт вызова в Читу, где ему обещана должность военного комиссара.

— Служба в НКВД не по мне, — сказал он, дымя папиросой. — Я строевой офицер, а не цербер. Пусть ищут другого. Но ты не расстраивайся, — заметив, как на лице собеседника промелькнула тень, продолжил: — На моё место должны назначить Серебрянского. Он мужик неплохой. Бардака, как в других колониях, больше не допустит.

Глава 7 Лагерь «АЗ-18» (продолжение)