И на дерзкий побег

Зовет меня взглядом и криком своим

И вымолвить хочет: «Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..»

— в такт шагам возникали в голове строки.

На десятый день, вечером в замке провернулся ключ, отодвинулся засов, дверь отворилась.

— На выход! — приказал охранник.

Заложив руки за спину, вышел в тускло освещенный коридор. Цербер сопроводил в отдельное помещение без окон. Здесь топилась печка, за столом сидел оперуполномоченный Айдашев в шерстяном кителе и белых с отворотами бурках на ногах. На круглой голове черный ежик волос, нос приплюснут, глаза словно два буравчика.

— Присаживайся, — кивнул на привинченную в центре табуретку. — Выглядишь неважно, — ухмыльнулся, когда заключенный сел.

Лосев молчал, впитывая идущее тепло от печки. Ждал, что будет дальше.

— Ты хоть в прошлом майор и командовал батальоном, а дурак, — скривил губы старший лейтенант.

— Почему? — приподнял голову Лосев.

— Мог бы жить тут припеваючи, стать лагерным старостой. А вместо этого попёрся в бригадиры. Теперь эта новая разборка с блатными. Для чего? Ищешь справедливость? Здесь её нет. Опять же хозяин положил на тебя глаз. А это чревато. Ты знаешь, откуда он тут взялся?

— Нет.

— Был начальником Особого лагеря под Магаданом. В нём содержатся каторжане из политических. Многих заморил, как мух. Такая же участь ждёт и тебя, убогий. Очень ты ему не понравился. Сам сказал. Но я могу помочь.

— Это как? — криво улыбнулся Лосев.

— Дашь подписку о сотрудничестве и будешь на меня работать. В этом случае гарантирую жизнь.

— Да пошел ты, — нахмурился. — Лучше подохну.

— Ну как знаешь, — поскучнел «кум» и вызвал охрану.

Лосева сопроводили в камеру, за спиной грохнула дверь.

«Чем хотел купить, подлец», — Николай заходил по камере, успокаиваясь, а затем, подняв воротник бушлата, прилёг на топчан, подогнул ноги и задремал.

Очнулся от чувства опасности. Его приобрёл на фронте, там не раз спасало. Прислушался. В коридоре шоркали шаги, смолкли у его двери. Затем она тихо отворилась, внутрь скользнули двое.

Николай быстро спрыгнул с топчана.

— Ну что, фраер, пришёл твой конец, — ощерился гнилыми зубами первый «гость», выхватив из-за голенища сапога заточку, а второй стал заходить сбоку.

— В чем дело, ребята? — сделал испуганное лицо Лосев и, чуть разведя в стороны, приподнял руки.

— Ссышь, — глумливо ухмыльнулся первый, а в следующий миг ребром ладони Лосев перебил ему кадык.

— Ик-к, — выронив заточку, упал на спину и задергал ногами.

Развернувшись влево, Николай прыгнул на второго и, растопырив два пальца, саданул в глаза. Тишину разорвал истошный вопль. Обливаясь кровью, второй уголовник повалился на пол, где хрипел первый. Лосев стал молотить сапогами обоих по рёбрам.

— А-атставить! — до упора распахнулась дверь.

В камеру ворвалась охрана. Двое оттеснили Лосева к стене (тот не сопротивлялся), остальные, подобрав заточку, вытащили битых в коридор.

— В следующий раз присылайте кого покрепче! — крикнул Николай вслед.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Утерев со лба пот и тяжело дыша, уселся на топчан. И помянул добрым словом Циркача. Был такой у него в 42-м в роте. В прошлом налётчик. Он-то и научил этим двум приемам. А ещё — ловко метать ножи и сапёрные лопатки. Погиб в одной из атак под Старым Осколом.

Ночь Лосев провел без сна, ожидая повторения, а под утро снова задремал. Сказалось нервное напряжение.

И опять ему снилась Москва, но уже летняя, в цветущих липах. И любимая девушка — Таня Малышева. Он был в воскресном увольнении, они ели мороженое в ЦПКО[89]. Потом катались на лодке и целовались.

На этом видение улетучилось. Долго лежал с открытыми глазами.

Где теперь Таня и что с ней, Николай не знал. Росли вместе (жили рядом), ходили в одну и ту же школу. Затем он поступил в военное училище, она — в институт иностранных языков. Последний раз встречались, когда выписался из госпиталя, в пустой квартире его родителей, перед отправкой на фронт. Была ночь любви с обещанием ждать, а утром Таня проводила суженого на вокзал.

С фронта Николай регулярно писал ей письма, получая ответы, а потом переписка оборвалась. Его треугольники возвращались с отметкой «адресат выбыл». Он допускал, что Таня с родителями могла эвакуироваться в Ашхабад (там у них были родственники), но не понимал, почему молчала. Затем пришла мысль, что девушка нашла другого и вышла за него замуж, чего он не мог простить.

После разговора с «кумом» и той злой ночи Лосев всерьёз задумался о побеге. Он понимал — кроме тех, что уже были, нажил новых смертельных врагов в лице лагерной администрации. И ждал дальнейших последствий. Но они не последовали.

На следующее утро Айдашев доложил Кутовому о чрезвычайном происшествии в штрафном изоляторе. При этом присутствовал и Серебрянский.

— Так, говоришь, одного убил, а второго покалечил? — пробрюзжал начальник.

— Именно, — кивнул старший лейтенант.

— А на хрена ты их к нему посылал? — нахмурился заместитель по режиму.

— Повоспитывать, — блудливо забегал глазами Айдашев.