И на Солнце бывает Весна (СИ)

Ведь она наверняка подумала, что я замыслил против нее что-то плохое. А я... просто любил. Но как теперь быть? Она станет избегать меня, и вполне понятно, почему. Между нами неминуемо и всегда будет пропасть. Что же такое, что же? Меня трясло. Я знал, что, если больше не увижу Лизу, если она станет бояться и избегать меня, то я просто сгину, или сам наложу на себя руки в этой проклятой колонии. Только она держала меня на плаву жизни, сама того не зная. И понимание этого было хуже всего.

Бедная, бедная девочка, медсестричка, испугалась меня. Она совсем не готова к работе в психиатрической клинике. Здесь, конечно, хватает странных и опасных людей, но это же ко мне не относится... Как же ей будет тяжело здесь, жить с ребенком на руках, вокруг больных, дожидаясь неизбежного - прихода немцев. Я попытался представить мир ее глазами, и ужаснулся. Особенно вообразив, как страшно находиться в самом беззащитном положении - с малышом у груди, и увидеть довольно молодого пациента, который не сводит с тебя глаз...

И все же больница - это не большой город, где люди могут потеряться. Мы еще не раз пересекались с Елизаветой, и, конечно же, она меня сторонилась, краснела и отводила глаза. Ей было неприятно, что я видел ее тогда. Так что я, Мишенька, так ни разу с ней и не заговорил, ничего не объяснил, хотя и любил с каждым днем только сильнее. И очень ревновал и к лейтенанту Воронину, на которого Лиза всегда смотрела, как на героя, и даже к старцу Афанасию, который стал для Марка и Лизы пусть потешным, но все же добрым и ласковым дедушкой. Он смотрел на них, улыбаясь, но я почему-то еще тогда заметил в глазах Афанасия тоску и даже слезы...

Тогда я полюбил по-настоящему. И настоящей моей радостью стало то, что концерты старца Афанасия и учителя музыки Мешковского вновь возродились. Завсегдатаями на них были лейтенант Воронин и Лица с Марком. Медсестра заметила, что игра на скрипке благотворно влияет на ребенка, да и блаженный как-то особенно старался в эти минуты, словно играл для ангела. Потом я любил остаться вдвоем с Ворониным. Он сидел на траве, вытянув единственную ногу. Грустил, умиротворенный музыкой. Несколько раз я порывался попросить его поговорить с Лизой, чтобы он объяснил ей, что я вовсе не больной, и жалею, что оказался тогда в той глупой ситуации и готов извиниться. Но всего этого я ему, конечно, не сказал.

- Вот кончится скоро война, погуляем тогда, - любить он подбодрить людей, в том числе и меня.

- Ты-то да, а вот мне что война, что мир, быть здесь, - прошептал я.

- Не скажи. А вот хочешь, я письмо напишу командиру нашей части, что, мол, есть в больнице такой хлопец, молодой и крепкий, без ранений, не то что я. Что скажешь?

Я не знал, шутит он или нет, но Воронин говорил спокойно и с улыбкой:

- Ты на фронте нужен, Звягинцев. Не знаю, какие там за тобой до войны грешки водились, это сейчас все до времени забыть надо. Так что если ты не трус, а настоящий товарищ, так давай добро на мое письмо. Что, по рукам?

Я ответил согласием. Воронин помолчал, и затем я понял, что идея эта пришла к нему не вчера:

- Знаешь, я с Лосевым об этом уже говорил. Если будет распоряжение, тебя со справкой на передовую, конечно, не пустят. Но вот служить в тыловых частях, в обозе сможешь. Сейчас это не менее важно.

Об этом разговоре я вначале и забыл вовсе, не думая, что лейтенант - такой же парнишка моего возраста, сможет хоть что-то исправить в грубом мире, где к тому же шла такая война. Поэтому я просто грустил, слушая скрипичную трель старца Афанасия и не понимая, почему все в моей жизни идет так криво и трудно, будто не Воронин, а я обречен идти напролом бедам на одной ноге...

9

Я не заметил, как уснул, и будто мои обрывочные видения и история, описанная в тетради, стали единым целым. Но потом была лишь тьма, долгая глухая пропасть - уставшее тело требовало мозг отключиться. Я выключился, словно телефон, которому срочно нужна была полная перезарядка аккумулятора, и открыл глаза, когда солнце еще не взошло. Сколько ни пытался уснуть - не получалось. Вспоминая строки из тетради, я пытался понять, почему же все-таки именно я читаю их, случайно это, или нет. Стоит ли мне чему-то поучиться, сделать выводы? Я поднялся, и сидел, скрестив ноги, словно погружаясь в медитацию. Но в таком положении мысли прекращались, и просто хотелось замереть и слушать предрассветные звуки. Не знаю, как много прошло времени, но начались звонки, и я с удивлением вспомнил, что сегодня - понедельник, а значит, надо быть на работе. Никогда раньше со мной такого не случалось.