И на Солнце бывает Весна (СИ)

- Это хорошо, иди в город и найди способ, чтобы тебе позволили с оружием в руках защищать Воронеж! - сказал он. - А за нас не беспокойся. Нас тут тринадцать бойцов Красной Армии, так что если немцы придут, мы не сдадимся, и больных в обиду не дадим!

Он говорил бодро, но, видя его, сидящего на скамейке с одной ногой, бледным и осунувшимся от недоедания лицом, я понял, что произойдет здесь на самом деле с приходом фашистов. Но, в любом случае, волю в Воронине они не победят:

- Иди смело, и сражайся, Николай! Большая справедливость, что тебя, наконец, отпустили, хотя надо было раньше. Ты цел, здоров, и не имеешь права пересиживать тут с больными и калеками!

Осознание, что я свободен, взбудоражило меня. Я не знал, что будет дальше, но не видел впереди ничего плохого. Собрав все документы, а также получив сведения из письма, куда мне стоит попасть в Воронеже, я отправился в путь. До ворот меня проводил врач Лосев, мы пожали руки, обещав друг другу, что обязательно встретимся после войны:

- Только не здесь, и не в качестве пациента и больного! - сказал он.

Я обернулся, прощаясь с местом, где провел столько времени. Я пригляделся - среди деревьев я различил фигуру Лизы, она сидела на скамейке и покачивала малыша. Я помахал ей рукой, хотя знал, что она снова меня не видит. Впереди меня ждала неизвестная дорога, и я постарался запомнить навсегда ее светлый образ, чтобы потом он не раз приходил ко мне, помогая справиться с трудностями.

У ворот меня догнал старец Афанасий. Он просунул мне склянку и сказал:

- Помни меня, дружок, что был такой вот Афанас - свиней пас. Глаза как тормоза, нос как паровоз, губы - как трубы. Ни о чем не думай, я обо всех позабочусь, всем глазки прикрою и спать уложу!

Я, конечно, ничего не понял, но обнял его. Почему-то подумал, что мне не хватает винтовки на плече. Если бы она была, то можно подумать, что самые близкие люди, которых так мало, но они так дороги, каждый по-своему провожают меня на войну. И, прижав к себе старца Афанасия, я точно знал, что ухожу и буду сражаться за них, если мне это позволят. Прав все-таки лейтенант Воронин - я засиделся, пора идти. И, как бы это ни звучало неправдоподобно, очень и очень многих людей из лечебницы, с кем провел столько времени, я считал своей новой семьей, нуждающейся в моей защите. Лиза, Юра Лосев, старец Афанасий, художник Яша... И даже те, кто говорил замысловатый бред, теперь представлялись мне детьми, такими же, как Марк, за которых теперь именно мне, человеку с направлением и справкой, предстояло защитить.

Я брел по дороге на Воронеж, хорошо зная ее. Мне встречались обозы с ранеными и амуницией, несколько раз подходили военные и интересовались, кто я. Мои документы они изучали долго и придирчиво, но все-таки отпускали. Я был устал и голоден, ноги ныли. Наконец один шофер в форме сказал мне фразу, которую я ждал:

- Раз вышел из больницы и готов биться, я довезу тебя по этому адресу в Воронеже. Это городской комитет обороны, - я запрыгнул в кузов полуторки, и, глядя на свои стоптанные штиблеты, был рад, что машина несет меня так быстро. Только окрестные виды не радовали. И пригород, и сам Воронеж замерли, будто готовились к чему-то страшному, и я еще, как выпавший из гнезда неокрепший птенец, не мог понять масштаба надвигающейся бури. Это были последние дни июня сорок второго года. И, когда я попал по адресу, указанному Евгением Пряхиным, показал все документы, а также и его письмо, человек в форме НКВД внимательно изучил их, потом осмотрел меня, задал несколько вопросов. Услышав мои ответы, он порвал справку из психиатрической больницы, сказав:

- Всего этого достаточно, я знаю и уважаю товарища Пряхина. Ты сам-то, выходит, воронежский?

Я только кивал.

- Это хорошо. Теперь за родной город постоять надо, готов? Ну и хорошо. Забудь всё. О больнице этой особенно, тебя там не было! И главное, не говори больше нигде и никогда о ней, понял? - он смотрел строго. - Тебя там не было!

- Да, никогда, - ответил я.

- Иди, боец, я распоряжусь о твоем зачислении в батальон ополчения. Военную науку будешь постигать в бою.

В первой тетради, где речь идет о знакомстве с Эрдманом я писал, что не призывался в армию из-за сердца. Но в ту минуту, когда услышал к себе это небывалое обращение - "боец", я вытянулся, и, развернувшись на пяточках, вышел из кабинета. Сердце мое не казалось больным, а прыгало в груди.

Теперь я был не забытый всеми больной с диагнозом, его навсегда одним движением вычеркнули только что из моей судьбы. Я был не враг, не участник прогерманской группы, а боец ополчения. Значит, прошлого не существует, и моя история только начинается. Тогда я не мог знать, что заслужил этого не только благодаря письму Пряхина, но и тому, что враг подходил к Воронежу, и живая сила, чтобы отразить его, нужна была неимоверная... Выжить в предстоящей схватке было так трудно, что мое прошлое уже ни для кого не имело значения...

Но я пронес свое прошлое в сердце до конца, до сегодняшних дней, Мишенька... И рад, что выжил, и могу рассказать тебе обо всем.

11