И нас качают те же волны

Отреставрированная Фрося выглядела, на взгляд Игнатьевича, куда более привлекательно. Брови он насурьмил ей черным карандашом, розовой помадой навел нежный румянец, бордовой накрасил губы. Разбирая хлам, он обнаружил в одном из пакетов Зинушкин парик – в свое время была та еще модница! Игнатьевич тогда долго вертел его в руках в сомнении, но решил пока не выбрасывать, авось еще пригодится – для огородного пугала, к примеру. Как чувствовал! Парик, в свалявшихся локонах, богине оказался к лицу, подошла ей и дочкина кофточка девичьих времен, беленькая, в черный горох, с длинным рукавом, найденная в другом пакете: в него складывалось старье на тряпки. Оттуда же выудил дед и юбку – длинную, пеструю, цыганской расцветки. Приодетую Фросю поставил в старое кресло, что стояло возле стола – получилось, как будто сидит женщина нормального роста, только безногая – от пояса юбка свисала тряпочкой до земли. Эта беда была поправимой. Нашлось в хозяйстве старое шерстяное одеяло, Игнатьевич скатал его валиком и засунул в юбку. Теперь Флора натурально сидела, а для большей реалистичности дед подсунул под юбку тапки, так, чтобы только носы торчали. Отдыхает женщина, руки за голову закинув – притомилась! Полюбовавшись на свою Галатею, дед пошел за супругой – смотрины Фросе устроить.

– Ну, как? – скромно спросил, хотя заслуженная гордость творца так и перла из него.

Супруга молча повернулась и ушла в дом. «Ревнует, что ли?» – озадачился дед. Но Зинаида Григорьевна скоренько вышла, неся в руке широкополую соломенную шляпу, в которой в огороде иногда работала, и водрузила ее Фросе на голову. Окинув соперницу критическим взглядом, слегка сдвинула шляпу набекрень.

– Курица-фифа! – сказала ласково, и дед понял, что Фросе нашлось местечко в сердце Зинушки. Если даже она и оживет, они поладят.

– Может, и фифа, но уж никак не курица!

– Больно белая.

– Зато ты прямо копченая!

– Ее бы в огород на целый день, да без шляпы, сразу копченой стала бы.

– Не, к белокожим загар не пристает. Сварилась бы.

– Барыня какая!

* * *

Ближе к вечеру Игнатьевич вышел за двор, посидеть на лавочке – людей посмотреть и себя показать. Недолго посидел, как с Кавказской вывернули на Заречную три новых знакомых – две Людмилы и Зоя. Потоптавшись немного, свернули к нему.

– Добрый вечер, Федор Игнатьевич!

– Здравствуйте, красавицы! Никак, задаток за дом принесли? – съехидничал дед.

Бабенки засмущались

– Мы гуляем, вот до Волги решили пройтись, кошкам рыбки на берегу у рыбаков купить. У них, вроде, подешевле.

– Вас увидели – решили подойти, поздороваться.

– Да, раньше родители хорошо детей воспитывали, учили стариков почитать, не то, что нынешние!

– Ну, какой вы старик, Федор Игнатьевич!

– А кто же? Молодого вы разве б стали за нос водить! А старпер из ума выжил, что с него взять! А я и повелся, уши развесил! – со слезой в голосе вымолвил дед.

Бабенки засмущались еще больше, особенно одна, средняя по размеру и объему, Зоя, – та прямо заполыхала румянцем. «Надо же, – про себя подивился дед, – в возрасте, а краснеть не разучилась!»

– Мы вам хоть сейчас правду расскажем!

– Валяйте, – усмехнулся дед, – тем более, что я про вашу правду уже от Катьки Мокровой в курсе. Буду сравнивать, кто больше наврал. А я уже шустовскому сыну позвонил, мол, вроде покупательница нашлась.

Тут даже главная у них, самая большая, ягодка Мила, зарумянилась, а маленькая, Люся, уничтожающе на нее взглянув, процедила:

– Тайное всегда становится явным!

Федор Игнатьевич лишний раз убедился в том, что у баб налицо – стереотип мышления: не далее как сегодня утром он это уже слышал. Правда, формулировка его отличалась от салимгареевской, поскольку с основами психологии он не был знаком. В его трактовке это звучало так: мысли у баб, как и у дураков, сходятся. И еще дед понял, что единства в этих бабьих рядах нет.

Ну, ладно, – смилостивился он, – чего тут на миру сидеть, пойдемте, с бабкой поздороваетесь, она вас кваском холодным угостит.

Филя высунулся, было, из-под крылечка, продемонстрировал бдительность, лениво сказав «гав», но, узрев за спинами женщин хозяина, захлопнул пасть и вернулся в райскую прохладу. В глубине двора, под раскидистой яблоней, стоял стол, вокруг него – три разномастных стула и кресло, в котором в одиночестве сидела маленькая женщина в широкополой шляпе. Хозяин почему-то не повел вновь прибывших гостий к гостье, ранее прибывшей, а направился к кухне. Женщины, проходя мимо, издали кивнули, как того требовали приличия:

– Здрасьте!

Незнакомка не прореагировала. «Задремала, что ли? В какой неудобной позе! – подумали подруги. – Поди, руки затекли».

– Вот, Григорьевна, – насмешливо сказал дед, – давешние покупательницы. Передумали у Шустовых дом покупать, им теремок больше нравится.

– Угомонись уже, – отмахнулась Зинаида Григорьевна. – Проходите, милости просим!

– Мы повиниться пришли. Так неудобно все получилось!

– Да ладно вам! В чем там виниться! Похоже, вы выдумщицы, с моим дедом одного поля ягоды. А гость-то ваш скоро приедет?

Подруги не удивились бабкиной осведомленности – Катя поработала!