И не осталось никого

Мы вспомнили книгу, которую купил Том для Карла Гарбедиана, и что он сказал Бенни в день, когда его уволили. Том Мота, леди и джентльмены, — алкоголик, помешавшийся на мартини, психованный сочинитель е-мейлов, время от времени орудовавший алюминиевой битой, большой любитель садовой архитектуры, пейнтбольный террорист и доморощенный знаток и исследователь Эмерсона. Пока он был с нами, нас раздражала его дурацкая привычка пришпиливать к стене всякие афоризмы. Мы не выносили людей, цитирующих всякую дребедень со своих пробковых досок. Единственный, кто мог безнаказанно забрасывать нас цитатами, — это Ханк Ниари, потому что в его цитатах было мало смысла, и мы знали, что их нужно как-то переиначить, чтобы разобраться, что к чему. Цитаты, которые пытались нас. поучать или исправлять, вроде излюбленных Томом, — мы такого не любили. А Томовы изречения особенно выводили нас из себя, потому что в его попытках учить нас жить содержалась глубокая ирония — уж чья бы корова мычала. Нужно было знать Тома — полный неудачник! Мы никогда не позволяли его цитатам долго торчать на доске. Проходило несколько дней, прежде чем Том замечал пропажу, и тогда на свой неподражаемый и красноречивый манер спрашивал: «Какая сука тырит мои цитаты?»

Их с Джо посадили в маленькую комнату без окон. Он ждал чего-то другого — кабинки, пуленепробиваемого стекла, пары красных телефонов. Но, по словам Джо, это оказалась комната, не больше среднего кабинета на шестидесятом. Невозможно представить, что их невероятный разговор происходил там, где всегда происходили наши разговоры, только на сей раз дверь заперли, и у Тома не было кнопок, чтобы пришпиливать свои смешные и прочувствованные цитаты. Когда Тома ввели два охранника, Джо сидел за столом. Том был в наручниках и оранжевом спортивном костюме с надписью на спине и груди «ОКРУГ КУК»[112]. Охранники сказали, что у них есть пятнадцать минут.

— Как тут с вами обходятся, Том?

— Как там эти мудаки? — спросил Том. — Приходят в себя?

Джо в нескольких словах рассказал о том, что произошло после ареста Тома. А Том сказал, он рад, что в пятницу на вторую половину дня нас отпустили по домам. Они поговорили о ситуации, в которой оказался Том, о перспективах, обещанных ему адвокатами, если он признает вину и покается. Потом Джо спросил, что Том хотел спросить у него.

— Я его спросил: «О чем вы хотели поговорить со мной, Том?» — рассказывал Джо. — И в конечном итоге он признался, что это он написал фломастером у меня на стене: «ПИДАР».

— Не может быть, — сказал Бенни.

— Я думал, это вы сами себе написали, — ляпнул Джим Джеккерс.

— Нет.

— Джим, да подумай ты своей головой, — раздраженно выпалила Карен. — Зачем бы Джо стал делать это в своем собственном кабинете? Бог ты мой!

— Я сто раз задавал ему это вопрос, Джо, — продолжал Бенни. — Я ему говорил, Том, старина, ну скажи ты мне правду. И он каждый раз утверждал, что не имеет к этому никакого отношения.

Том попытался объяснить.

«Я не желал приспосабливаться, — объяснил он Джо. — Если кто-нибудь говорил какую-то глупость, то все ухмылялись, делали дурацкие лица и покачивали головами. А я нет — я им говорил, что это глупость. Все слушали одну и ту же идиотскую радиостанцию. В жопу эту станцию. Я оставался после работы, обходил все столы и переводил верньеры. Я носил три тенниски одну на другой в течение месяца, потому что не хотел, чтобы из меня делали дурака, и хотел, чтобы люди об этом знали. Все это я прочел у Эмерсона. Приспосабливаться — значит терять душу. А потому, как только мне представлялась такая возможность, я говорил, я убеждал их послать вас в жопу, и в конечном итоге за это меня и уволили, но я думал, что Ральф Уолдо Эмерсон гордился бы Томом Мотой».

Со своего места за столом заговорила Женевьева.

— Так он доволен собой?

— Нет, он не доволен собой. Дайте я закончу.

«Но вот чего я долгое время не понимал, Джо, — продолжал Том, — так это того, как низко я пал. — Джо продемонстрировал, что имел в виду Том. Том вдруг загремел наручниками, сначала подняв, а потом опустив руки к самой столешнице. — Ниже плинтуса. Я негодовал по любому поводу. По поводу задницы, в которой оказался. По поводу жалованья, которого вечно не хватало. По поводу людей. Меня все выводило из себя. Я совал нос в чужие дела. Если кого можно было оскорбить, то я непременно это делал. Если я мог кого-то унизить, то не упускал случая. Я написал фломастером “ПИДАР” у вас на стене. Я думал, я делаю это, потому что не желаю приспосабливаться. Если им не нравится — пусть меня увольняют, потому что я не могу жить, как все остальные. Но тут вошли вы, Джо, увидели, что я написал, и что вы сделали? Вы помните?»

— Точно я не помнил, — сказал нам Джо, — Я помню, что вызвал Майка Борошански и сказал, что кто-то нахулиганил в моем кабинете. Но Том имел в виду другое. После всего этого, сказал он. После вызова Майка и всего остального. Помню ли я, что сделал потом? И я ему сказал, что точно не помню.