И не осталось никого

«Разве “Дженерал моторс”,— продолжал он, осторожно, чтобы не расплескать, поднимая вверх новую порцию мартини. — “Ай-би-эм” и Мэдисон-авеню[56] не распространили послевоенную американскую мощь на обед с двумя мартини?»

Это было только начало его пьяной речи.

«Ваше здоровье, — сказал он. — За ваших докеров и ваших форточников».

Том потянулся к стакану полными, пухлыми губами, одновременно стараясь сдержать дрожь в руке.

Вернувшись в офис, мы в эти тупые часы от двух до пяти никогда не знали, чего можно ждать от него. Иногда Том дремал в кабинке туалета. Иногда он, сняв туфли, в носках залезал на стол и вынимал из потолка панели дневного света. Проходя, мы спрашивали, что он там делает.

«Идите в жопу — занимайтесь своими делами», — предлагал Том.

Это всегда звучало ни чуточки не грубо. Но, на наш взгляд, это не походило на поведение сумасшедшего. Том был бесконечно несчастным человеком, который сходил с ума, угодив в ловушку, расставленную жизнью, агрессивным и нуждающимся в освобождении, что в конечном счете и служило причиной для обедов с двумя мартини. Мы много времени проводили в разговорах о том, как работа и развод превращают Тома Моту в алкоголика.

Неизменной темой для разговоров были алкоголики — кто начинает спиваться, кто без алкоголя жить не может, кто конченый пьяница. Еще одна тема — кто кого трахает. Все знали, что Амбер Людвиг трахается с Ларри Новотны. Амбер хотела, чтобы мы прекратили болтать об этом. Но разве это вранье? Если так, то мы согласны закрыть эту тему. Ну? Амбер? Нуль реакции. Ну а о чем же тогда? О том, что трахаешься с Ларри, нельзя, а если ты только что попросила нас не говорить о Джо Поупе, то о чем мы должны говорить? В конечном счете, все это безумие строится на демократических принципах. Слово предоставляется тебе. Скажи еще раз, что ты здесь не чувствуешь себя в безопасности, что от Тома Моты у тебя всегда мурашки по коже, а то, что мы называем шалостями и низкой комедией, ты зовешь адским психозом. Амбер?

— Я этой ночью старалась уснуть, — прошептала она. — Но меня не отпускало беспокойство.

Мы в сотый раз попытались сказать ей, что он не вернется. Она посмотрела на нас, как Марсия, словно обладала способностью Марсии мерить нас уничижительным взглядом, дающим понять, какие мы маленькие и смешные. Когда это делала Амбер, взгляд ее обращался внутрь и рассказывал кое-что о ней самой — о том, что она чувствует себя непонятой, а потому обиженной.

— О чем вы говорите? — спросила она. — Неужели вы опять о Томе Моте? Как вы можете говорить о Томе Моте в такое время?

А о ком хочет говорить она?

— О ком еще? — вопросила Амбер. — О ком еще я могу говорить в такой момент?

Пора было вставать, возвращаться к столам и попытаться настичь Карен в гонке за лучшую концепцию, но почему-то никто не шелохнулся.

— Вы можете себе представить, что она сейчас в операционной? — спросила нас Амбер. — Я хочу сказать — вот в эту самую минуту. Кто-нибудь знает, на какое время назначена операция?

— Не думаю, что кто-то это знает, — откликнулась Женевьева.

— Прошлой ночью, — продолжала Амбер, — не знаю почему, но я пыталась представить себе, есть ли у нее любовник.

— А вот об этом я кое-что знаю, — заявила Женевьева.

Амбер вздрогнула.

— Что? Что ты знаешь?

— Что она встречалась с одним адвокатом.

— Откуда тебе это известно? Она тебе сказала?

— Нет-нет. Я видела их в ресторане, когда была там с мужем. Он знает этого парня. Они были адвокатами сторон в одном процессе.

— Ты видела их в ресторане? — заинтересовалась Амбер. — И как он выглядит?

— Он такой коренастый, если не ошибаюсь. Но не толстый. Сексуальный — производил такое впечатление. Мне они показались привлекательной парой.

— Ну и что случилось? Они до сих пор вместе?

— Понятия не имею. Я видела их только один раз в ресторане.

Последовало молчание. Вполне очевидно, все мы спрашивали себя: что делала Линн Мейсон, придя домой вчера вечером. Смотрела ли она телевизор или сочла это занятие бесполезной тратой времени? Какие у нее увлечения? Или она пожертвовала всеми своими увлечениями ради карьеры? Делала ли она зарядку? Сидела ли она на строгой диете? Были ли у нее в семье больные раком? Что у нее за семья? Кто были ее друзья? Что у нее с этим юристом? Что она чувствовала на пятом десятке, так и не выйдя ни разу замуж?

— Я думала позвонить ей вчера вечером и предложить отвезти в больницу, — сказала Амбер. — Вы себе можете такое представить? Она выдала бы что-нибудь типа: «Амбер, не звоните мне домой в одиннадцать вечера». Бип-бип-бип.

— Ой, не знаю, — покачала головой Женевьева. — Может быть, ее это тронуло бы. Помните ее день рождения? — Мы к дню рождения Линн сделали рекламный ролик, смонтировав хвалебные высказывания всех сотрудников в ее адрес. — Она была очень тронута тогда, — напомнила Женевьева, — Думаю, мы недооцениваем ее человеческие качества.

— Трудно их оценивать, — сказал Бенни, — На нее посмотришь — жуть берет.

— Не могу себе представить ее на свидании с кем-нибудь, — ухмыльнулся Ларри.

Снова последовало молчание. Потом Женевьева спросила: