И не осталось никого

— Ты что, и правда думаешь, ей требовался водитель?

Мы разошлись — кто-то спустился на пятьдесят девятый, кто-то поднялся на шестьдесят третий и на остальные этажи в этом промежутке. Если по радио и шла какая-то передача, то звук мы установили на минимум, а погода, судя по виду из наших окон, была облачная, но не холодная. Наконец-то пришла весна. Мы занялись рекламой для кампании по сбору пожертвований. Мы открыли новый документ в «Кварке» или вытащили карандаши. Время от времени хорошо заточенный карандаш ломался под нажимом на бумаге, и нам приходилось отправляться на поиски электронной точилки. Это действовало на нервы. Вернувшись в кресла, мы принимались стучать себе по зубам резинкой на кончике карандаша. Если где-то на столе обнаруживалась скрепка, мы изгибали ее. Некоторые из нас умели превращать изогнутую скрепку в пульку, которая долетала до потолка. Если наше внимание привлекал потолок, то мы обычно пересчитывали число плиток на нем.

Возвращаясь к мониторам наших компьютеров, мы, охваченные внезапным смущением, уничтожали все неудачные заготовки, которые там обнаруживали. Нам всегда казалось, что наши плохие идеи, вероятно, хуже, чем плохие идеи других. Те из нас, кто работал на бумаге, к этому моменту начинали предаваться великому невоспетому времяпрепровождению в стенах американских корпораций — киданию мятой бумаги в корзины для мусора. Это занятие больше, чем любое другое, подпадало под категорию «оплачивается заказчиком». Неизменное раздражение вызывало подергивающееся веко. Мы начинали перетаскивать по экрану туда-сюда разные элементы. Не хватало интересной цветовой палитры. Какой пантон[57] будет идеальным для рекламы, привлекающей пожертвования? Никто никогда в этом не признавался, но случались дни крайнего сексуального разочарования.

Звонил телефон. Ничего серьезного. Мы проверяли почту. Мы возвращались назад в «Кварк» и устанавливали новую разметку. Иногда наши компьютеры зависали, и тогда нам приходилось обращаться к системному администратору. Иногда нам нужно было получить что-то со склада. В последнее время склад заметно обеднел, и прискорбно пустые полки напоминали о телевизионных программах, в которых показывали периоды засухи и низких урожаев в истории давно ушедших народов. Но обычно нам ничего и не требовалось со склада. Мы вытаскивали пакетики с завтраками из столов или грызли ногти. Внезапно нас осеняло — ведь это же так очевидно! И в коридор летели звуки дроби, отбиваемой по клавиатуре. Мы думали: «А что — не такая уж плохая идея». Большего нам и не было нужно, всего лишь капелька вдохновения. Вскоре грубая идея, приближенные очертания начинали выкристаллизовываться. Достигнув этого состояния, мы неизбежно прекращали пользоваться туалетом.

Какова была вероятность (если уж говорить откровенно), что именно эта кампания, одна из тысячи, какие бы пожертвования она ни собрала, и в самом деле приблизит нас к решению проблемы рака? Кто знает, может, и приблизит. Никто из нас не понимал, как происходит прогресс в медицинской науке. Может, им требовался всего лишь еще один доллар, и наша кампания даст им его и тогда произойдет сдвиг.

К тому же в тот день мы смотрели на нашу работу как на оказание личной услуги Линн, хотя при этом не могли не чувствовать разочарования. Она, решив не говорить о своей болезни, лишила нас одной из самых дорогих иллюзий, а именно: мы работаем не только ради денег, нас еще волнует и благополучие окружающих людей.

Может, Линн ничего не сказала нам вот по какой причине.

Вскоре после того, как начались сокращения, с наших рабочих мест стали исчезать вещи. Браслеты Марсии Двайер, бусы «Марди гра»[58] Джима Джеккерса. Поначалу мы думали, что сами куда-то задевали эти вещи. Может, дали кому на время, или они завалились за стеллаж. Дон Блаттнер на стенах у себя в кабинете развешивал в рамочках кадры из кинофильмов, особенно из «Потерянных мальчиков» и «Отсюда и в вечность». У Ларри Новотны была коллекция флажков бейсбольных чемпионатов, начиная с 1984 года. Кто знает, почему мы испытывали потребность устраивать выставки из таких штучек в своих кабинетах. Некоторым это помогало самоутверждаться: привет — это я. Другим нравилось, чтобы в месте, где они проводят большую часть времени, был всякий личный бесполезный хлам. Но когда этот бесполезный хлам начал исчезать, мы вышли из себя.

Мы никогда не подозревали уборщиц. Эти тихие души вряд ли стали бы рисковать работой ради пресс-папье и нескольких заводных игрушек. Здесь была какая-то загадка — никогда не пропадал плеер или случайно оставленный на столе бумажник. А вот вполне мог исчезнуть снежный глобус, привезенный Карен с Гавайев. Или анодированная табличка с именем Криса Йопа. Фотографии в дешевых рамочках — наши растолстевшие родители в отпуске. Вещи, которые имели сентиментальное или практическое значение только для нас.

Дружок Бенни из службы безопасности, Роланд, время от времени работал в ночную смену. Однажды в пятницу утром, в одну из смен Роланда, Бенни спросил у него:

— Ну и что ты нашел?