И не осталось никого

Она предъявила три доведенных до ума концепции, которые назвала кампанией «Близкие люди». Из архивов она натаскала крупные планы разных лиц — только мужчин. Первым был черный парнишка, второй — азиат, третий пожилой белый джентльмен. Они без всякого выражения смотрели прямо в объектив камеры. Мы решили, что последние восемнадцать часов она провела на вебсайте «фотоник» в поисках этих жемчужин. Надписи были классикой простоты и искусства искушения. Каждая принадлежала одному из персонажей. Поработав немного в «фотошопе», Карен вручила черному парнишке плакат с надписью: «Моя тетушка». Плакат в руках азиата гласил: «Моя мама». У пожилого джентльмена: «Моя жена». И больше ничего — фотографии и надписи. Карен была уверена, что это должно привлечь внимание. Любой, кто увидит, непременно прочтет текст от первого лица, свидетельствующий о том, как это больно — потерять из-за раковой опухоли близкого человека, и о необходимости лечения.

— Немного угнетает, — высказался Ларри. — Как вы думаете?

— Нет, Ларри, не угнетает. Это честно, это привлекает внимание и мотивирует. Вот так.

— Не очень-то аппетитно.

— Ларри!

— Это все равно что показывать по телевизору голодающих африканских детей, Карен. Может быть, удастся подключить Салли Стразерс[53]. Может, она умерла от рака груди.

— Джо, — обратилась за помощью Карен.

— Ларри, — сказал Джо.

— Да я просто высказываюсь.

Мы ненавидели Карен Ву. Мы ненавидели свою ненависть к Карен Ву, потому что опасались — уж не расисты ли мы. В особенности белые. Но не только белые. Бенни, который был евреем, и Ханк — черный, тоже ненавидели Карен. Может, мы ненавидели Карен не за то, что она кореянка, а за то, что она — женщина с сильными убеждениями в мире, где доминировали мужчины. Но ненавидели ее не только мужчины. Марсия ее не выносила, а Марсия женщина. А Дональда Слато она любила, так что расисткой быть не могла. Дональд был не корейцем, а каким-то азиатом, и все, включая Марсию, любили его, хотя он обычно помалкивал.

Один раз Дональд все же сказал кое-что. Он на несколько мгновений оторвался от компьютера, повернулся к группе, в которой было четверо или пятеро из нас, и сказал:

— У моего дедушки есть необычная коллекция китайских ушек.

Сказал он это вроде ни с того ни с сего. Нередко случалось, что Дональд за весь день лишь четыре-пять раз произносил только: «Да, может быть», — причем в половине случаев даже не отрывался от компьютера, а ровно в пять часов он исчезал. И вдруг — нате: рассказывает нам о своем дедушке.

— Что значит — «коллекция ушек»? — спросил Бенни.

— Ты имеешь в виду настоящие уши?

— Да, уши с голов китайцев, — подтвердил Дональд, повернувшись назад к монитору. — Целый мешок.

Дело становилось все таинственнее.

— Мешок? Какой еще мешок? — Сэм Ладд, который, как паровоз, дымил марихуаной и всегда распространял вокруг себя запах фаньянов[54], повернулся к Бенни, чтобы на тайном языке насмешек сообщить ему, что он думает.

— Нет, серьезно, — настаивал Бенни, пробравшись к подоконнику, чтобы видеть лицо Дональда, — ты это что несешь, Дон?

— И что тогда значит обычная коллекция китайских ушек? — спросил Сэм, который после начала сокращений продержался секунды две с половиной.

— Они с войны, — сказал Дон в монитор. — Он не любит говорить об этом.

— Но ты его видел? — спросил Бенни.

— Там их много.

— Нет, я имею в виду мешок, — сказал Бенни.

Дон посмотрел на него и кивнул.

— Да.

— Так он их что — сам отрезал? Или купил? Может, ему их подарили? Дон, да повернись же ты ко мне!

— Вообще-то я больше почти ничего и не знаю. Я знаю, он был на войне. Может, он их отрезал. Я не знаю. О таких вещах дедушку спрашивать не станешь.

— Ну хорошо, но… — Бенни разгорячился. — Зачем ты тогда начал этот разговор, если ничего о них не знаешь?

— Я думаю, ты не прав, Дон, — вмешался Сэм. — Я думаю, у дедушки можно спросить, отрезал ли он уши китайцам.

— А как они выглядели? — спросил Бенни. — Это-то хоть ты можешь сказать?

Дон сказал в монитор, что на самом деле не знает, как они выглядят. Выглядят как уши. Старые мертвые засохшие уши. А мешок — из плотной ткани с тесемкой.

Бенни кивнул и закусил губу.

Да, так о Карен Ву. Почему мы ее не любили? Потому что были расистами или женоненавистниками, потому что от ее инициативы тошнило, а мотивы были слишком откровенны, потому что она носила приставку «старший» к должности, как какой-нибудь вычурный перстень, или потому, что она была тем, кем была, а нам приходилось постоянно существовать рядом с ней? Наша разноликость гарантировала, что имела место комбинация из всего вышеназванного.

— Я думаю, Джо, — сказал Бенни, оседлав подлокотник кресла, — трудность с этим проектом состоит в том, что фундаментальный подход следует задать заранее. С чем мы имеем дело — с благожелательным напоминанием о том, что на исследования в области рака груди нужны деньги, или же мы хотим напугать какого-нибудь осла вроде тех, что предлагает Карен, и заставить его тут же прислать денежки?