И не осталось никого

Она принимала душ. День был рабочий — один из тех редких дней, когда Мартин оставался у нее в течение недели. Он подошел к двери душевой кабинки.

«Эй, я ухожу, — сказал он. — Нужно заехать домой принять душ».

Он стоял за матовым стеклом.

«Ты что — меня не слышал?» — спросила она.

«Что такое?» — сказал он.

«Я тебя просила пощупать кое-что».

Он не шелохнулся.

«Что еще? Я промокну».

И тут ей в голову пришла одна мысль. Больше похожая на подозрение. Это случилось, когда он сказал: «Я промокну» — что это за реакция? Ну так закатай рукава, сукин ты сын! Она пришла к выводу, что он слышал ее, прекрасно слышал. Тут двух мнений быть не может, когда женщина в душе и говорит, подойди сюда, пощупай, тут по тону должно быть ясно. Это не страх, пока еще нет. Тревога, и она хочет хоть немного освободиться от нее. Ей нужно, чтобы кто-то сказал, слушай, не бери в голову, просто ерунда какая-то. Но Мартин — Мартин быстро сообразил. Мартин сразу же понял, какие могут быть последствия просьбы подойди, пощупай, что тут у меня, и тон не пропустил… А понимая, что из этого может последовать и что это может потребовать от него, он подошел к двери кабинки с собственной повесткой дня. Нужно заехать домой принять душ. Так ли оно было на самом деле, или это только ее подозрения?

«Что там у тебя, Линн, — сказал он. — Что ты хочешь, чтобы я пощупал?»

«Не бери в голову», — сказала она.

«Нет, ты уж скажи!» — сказал он с нетерпением в голосе, призванным дать ей понять, что он горит желанием, никак не может упустить такую возможность.

«Ерунда, выкинь из головы и катись отсюда», — сказала она.

Он открыл дверь кабинки, испугав ее. Она тут же дернула дверь на себя.

«Катись отсюда! Отправляйся домой — тебе нужно принять душ».

У него в руке уже были ключи — они позвякивали, вися на его пальце.

«О’кей», — сказал он, и дальше этого его протест не пошел.

Она ненавидела себя за то разочарование, которое нахлынуло на нее, когда она услышала хлопок двери.

Следующий месяц Мартин провел в Калифорнии, где шло судебное разбирательство с его участием. Он оставлял ей послания на автоответчике, но она не отвечала, и тогда он перестал звонить. Увиделись они только через две недели после его возвращения. Жестокая перепалка должна была бы начаться еще до того, как они вошли в ресторан (поводов — масса: безответные звонки, молчание, затянувшееся на месяц, оскорбление в виде двух дополнительных недель). Но, оказавшись рядом с ним, она поняла, что больше ей ничего не хочется. Ей не хватало разговоров с ним. Боже мой — неужели она раньше не понимала, как не хватало? Говорили они всегда об одном — озверевшие судьи, некомпетентные прокуроры и юридические проблемы, которые лежали в сфере ее интересов. Дело было не в этом, а в том, как он говорил, в его манерах, неподражаемых мужских манерах — ей не хватало их. И ей, похоже, не хватало его общества. Он слушал ее рассказ о трудностях, переживаемых агентством, о том, как отвратительно она себя чувствует, сокращая людей. Ближе к вечеру они отправились к ней домой, и когда он вошел в нее, это было куда лучше. Ей пришлось приостановить это на мгновение, сказать, чтобы он не трогал вот тут, на левой груди, пусть сосредоточится на ее правой, а левую не трогает, и ему хватило ума не задать вопрос: «Это еще почему?» Он не сказал ничего.

Но за завтраком на следующее утро, в ресторанчике неподалеку от ее дома, когда они сидели за чугунным столиком на открытым воздухе под молодым весенним солнышком, Мартин удивил ее.

«У меня плохо с арифметикой. Вот умножаю два на два, и вполне может получиться пять, но я все же решил спросить. Как ты себя чувствуешь? Я имею в виду здоровье».

«С чего это ты вдруг?» — спросила она.

«С того, что в тот последний раз ты просила меня пощупать что-то. А в этот раз ты меня просила не щупать что-то. Это что, как-то связано с месячными… нарушение цикла? Или что-то еще?»