И не осталось никого

Но пусть все знают (на каком она этаже?), пусть все в отделе женской одежды в 9.35 вечера (сейчас, видимо, ему в офис как раз доставляют ужин), накануне назначенной ей в сорок три года сложной операции, знают, что матримониальный статус не был (не важно, по каким причинам — по «рассудочным», потому что она «фригидна», потому что она «честолюбива») — не был ее главным устремлением в жизни. Если бы она хотя бы десятую долю той энергии, с которой создавала агентство, потратила на поиски нужного ей мужчины, то жила бы сейчас в Оук-парке[80] и заправляла грязные тарелки в посудомойку. Ты уроки сделал? Отвезти завтра машину на техобслуживание? Не без оговорок, со здоровой долей сомнения, но она может сказать, что здесь гораздо лучше — здесь, в «Нордстроме», и то, что она делает, — лучше, чем загружать тарелки в посудомоечную машину в Оук-парке. И с теми, кто думает: ах, женщина, ах, сестренка, ах, девочка, ты даже понятия не имеешь, что теряешь в жизни, — мне не по пути, потому что я живу прекрасной жизнью. Я знаю, что делать со своей жизнью. Просто я не знаю, что мне делать с этим вот вечером.

Она оказывается в секции нижнего белья. Если эта штука такая инвазивная, а они говорят, что так оно и есть, и если тут вмешиваются еще два-три фактора, то она согласна на мастэктомию. Если в лоб, то они сказали ей следующее: если мы войдем туда и найдем это, то мы не представляем, какой еще у вас может быть выбор. А если ей сделают мастэктомию, то ей нужно начать думать о восстановлении груди. Они обещали сохранить максимум возможного, и они просили ее прийти завтра с любимым бюстгальтером, с помощью которого они определят, где должна быть линия рассечения. Они будут резать ровно по линии бюстгальтера, чтобы пластический хирург мог сделать свою работу через шесть месяцев, когда она пройдет курс химиотерапии и облучения, если таковые понадобятся, а они, скорее всего, понадобятся. Для нее все новости плохие, а дальше — еще хуже. Так что, сказали они ей, приходите со своим лучшим бюстгальтером, и она, вспомнив об этом, направляется в отдел нижней женской одежды. Каких бюстгальтеров тут только нет — облегающие, с набивкой, легкие, хлопковые, со стразами, узорчатые, с раскраской под леопарда, шелковые, ярко-розовые. Вот почему мы называем свою страну великой, да?

Благодаря этому и сложилась ее жизнь в рекламном бизнесе — возможность при полном изобилии предложить рынку один конкретный товар таким образом, чтобы поставить его особняком среди других, сделать лидером. Она точно могла бы сказать, что нужно делать с каждым из этих брендов, если бы им повезло завладеть ее вниманием. На как предложить рынку то, что нужно ей сегодня? Выбрать один-единственный из этой горы бюстгальтеров, который определит, где делать рассечение, и который каким-то образом — когда все это закончится — поможет ей вернуть сексуальную привлекательность… хотя, признает она, бюстгальтера, который мог бы выполнить такую задачу, вероятно, и не существует.

Она снимает один с крючка. Может, этот? А вот еще один — может быть. Скоро у нее в руках оказывается десяток бюстгальтеров, потом двенадцать, пятнадцать. Она берет их в примерочную и, несмотря на боль, причиняемую этой процедурой, примеряет несколько. Она смотрит на себя в зеркало. Идея в том, чтобы снова выглядеть сексуально привлекательной. А для кого именно? Для себя, конечно. Да, верно, все это изумительно — самоутверждающаяся и очень волевая, как полагается любой порядочной женщине в нынешние времена, но нужно смотреть правде в лицо и добавить, что когда женщина… нет, когда человек думает о том, чтобы чувствовать себя сексуально привлекательным, то всегда при этом держит в голове кого-то еще. Кого-то, кто все время присутствует где-то на заднем плане и говорит: «Ты в этом такая сексуальная — просто невероятно».