И не осталось никого

«…Я не жалуюсь, не хочу, чтобы ты думала, будто я жалуюсь. Я просто пытаюсь защитить мою позицию, объяснить, что ты должна сходить к врачу. Линн, если ты не хочешь делать это для себя, бога ради, сделай это для меня».

В конце концов он убедил ее, или она просто сдалась, — неделю спустя трудно было понять, согласилась ли она потому, что нашла в себе какой-то запас сил, или потому, что была безнадежно слаба, а он своими посланиями по голосовой почте доконал ее. Он пойдет с ней — таким было условие. Она пыталась выразить словами страх перед врачами, больницами, процедурами, но донести это до другого человека не представлялось возможным.

— Я немало времени провела в больнице, когда умирала моя мать, — объясняла она. — Я тогда была совсем девчонкой. Может, тогда это и началось.

— Отчего она умерла?

— Догадайся с трех раз.

Последовала пауза. Потом Мартин, излучая бодрый оптимизм, свойственный сентенциям такого рода, начал говорить об удивительных достижениях медицины за последние годы, а она могла думать только о том, какой же он наивный, если рассчитывает этим воодушевить ее, — ведь она всегда со скептицизмом относилась к надеждам такого рода. Технология никогда не сможет опередить первобытный страх. Она никогда не поколеблет человеческих инстинктов.

Он припарковался и в течение получаса пытался уговорить ее выйти из машины. Она хотела, чтобы во время осмотра Мартин был в кабинете — он согласен? Он сказал, что согласен. Она не хотела, чтобы он отходил от нее — ему это ясно? Он сказал, что ему это было ясно с того самого момента, когда она попросила его в первый раз, и во второй, и в третий.

— Почему ты упрямишься? — спросил он.

С каких это пор Мартин стал таким… ответственным? Неужели она с самого начала составила о нем неправильное мнение? Или для того чтобы ответственность в нем возобладала, нужен был именно такой случай — чтобы она попала прямо к черту в пасть. Потому что она и вправду была в пасти у дьявола — в машине на больничной парковке, и ужас возложил на нее холодную руку.

После трех или четырех попыток оправдать свой страх перед больницей она сдалась.

— Кажется, я наконец могу это объяснить, — сказала она. — Вот тут в чем дело. Все так просто, что я даже не могу поверить, что не сообразила раньше.

— Ну давай, говори.

— Я физически не могу войти в это здание. Я не могу выйти из машины и войти в здание. Видишь это здание? Я не могу. Я никуда не пойду.

Наступило молчание. Потом Мартин сказал:

— Мне кажется, это просто страх.

Но потом сказал, что все равно не понимает.

— Чего конкретно ты боишься? — спросил он. — Смерти? Нет, ты мне говорила, что нет. Ты не боишься смерти. Того, что они могут тебе сказать что-нибудь не то? Ты и так знаешь, что у тебя что-то не то. Значит, дело и не в этом. Так в чем? Большинство людей, Линн, когда чувствуют, что у них что-то не так, пугаются. Это естественно. Но следующий шаг — лечение. Они горят желанием вылечиться. А с тобой, с тобой все наоборот. У тебя что-то не так — но это тебя не пугает. Ты неделями ничего не делаешь, запуская болезнь! Мысль о том, чтобы вылечиться? Вот что пугает тебя. Я прав? Ты именно это чувствуешь?

«Вот почему его пригласили в партнеры, — подумала она. — Проницательность, умение убеждать».

— Да, — сказала она. — Я никогда не думала, как тут оно все запутано, пока ты мне не объяснил. Но ты прав, так оно и есть.

Потом опять молчание. Потом:

— Как ты думаешь, для этого есть какое-то название? — спросила она.

— Мне приходят в голову несколько неприличных слов, — сказал Мартин.

На несколько мгновений в машине воцарилось легкомысленное веселье. Потом он уставился на улицу через ветровое стекло и задумался.

— Слушай, — сказал он, поворачиваясь к ней. — Я сейчас вернусь. А ты никуда не уходи, договорились?

— Куда ты идешь? — спросила она. — Ты сказал, что не оставишь меня.

— Когда мы будем внутри здания. Верь мне.

Мартин вышел из машины и направился в здание. Десять минут спустя он появился и сказал, что договорился — ей назначено другое время. Волна облегчения, нахлынувшая на нее, быстро сошла в морские глубины отчаяния, когда он сказал, что договорился на этот же день, только позже.

— На какое время? — спросила она.

— Не думай о времени. Надень это.

— Что это такое?

— А что, по-твоему? — спросил он. — Это косынка.

— Но как я должна ее «надеть»?

— Так, как если бы тебя взяли в плен пираты и сказали, что пустят по доске[81]. — Мартин завел машину и включил задний ход.

Она вошла в первое здание, держа его за руку. Они протиснулись в кабину лифта, и как только он тронулся, у нее заложило уши. Она чувствовала себя не в своей тарелке, потому что в лифте было полно народу, а она в этой чертовой повязке на глазах. В какой-то момент она услышала голос Мартина:

— Не надо так глазеть.

— Я и не глазею, — сказала она. — Как это я могу?

— Я не тебе.