И не осталось никого

Это называется вернуться к здравому смыслу, черт тебя подери, думает она, крутя баранку. И вот почему: Мартин дал ей понять, каковы его условия, а она эти условия принять не может. Все очень просто. Он сделал столько всего замечательного — привез ее на крышу Ханкока, сводил к «Джинос», в Институт искусств, а потом, когда пришло время, отвез назад в больницу, и она подумала, что знает, всё — приехали. Но из-за его хитростей в голове у нее крутилось, может это еще один ДМВ, ей ведь ничего другого и не надо было — дурацкой надежды да косынки на глазах, чтобы идти за ним, сидеть рядом с ним и находить в себе силы не кричать криком оттого, что ты в пасти дьявола. И он не оставил ее. И когда доктор сказал, что дела, в общем-то, обстоят неважно, используя слова «запущенный», «агрессивный», «для улучшения шансов на выздоровление», то именно Мартин, а не она — она была слишком ошарашена — задал все необходимые вопросы. Он был добр с нею, так что она имела все основания припарковаться рядом с его офисом. Но тот же самый Мартин сделал нечто ужасно, ужасно неожиданное, нечто воистину удивительное, обнаружившее его истинную сущность — нечто ужасно честное.

У врача они были в пятницу, и после всех этих переживаний наступила ночь, полная отчаяния, и слава богу, что Мартин был рядом с ней в постели. В субботу она проснулась и обнаружила, что отчаяние сменилось жгучей необходимостью узнать тысячу важных вещей. Все вопросы, которые она задала бы доктору, будь у нее на это силы вчера, разом пришли ей в голову. Мартину пришлось напомнить ей многое из того, о чем говорил врач. Практически он заново сообщил ей весь прогноз на течение болезни, возможные варианты и последствия, из них вытекавшие. Но его опыт был ограничен, а потому немного спустя он отправился за завтраком и забежал в книжный магазин неподалеку, где купил книгу, которая шаг за шагом проводила больную раком груди по ее болезни — от обнаружения и диагноза вплоть до ремиссии. Он вернулся с книгой, они поели, потом стали читать, разговаривать и пришли к выводам: цель состоит в том, чтобы предпринять все меры, дающие ей шанс на полное выздоровление. Однако последствий в любом случае не избежать.

— Ты считаешь, мне следует сделать мастэктомию? — спросила она.

— Нет, я считаю, ты должна дождаться, когда врачи сделают анализ, — сказал он, — а потом пусть решают. Но да, я считаю, что ты заранее должна дать им разрешение, чтобы они сделали операцию, если решат, что это необходимо.

— А что я буду делать без грудей, — спросила она, — какие уж они у меня есть?

— Ты… ну не знаю. Какое-то время ты не сможешь кормить грудью.

Наверно, Мартин прочел это по ее лицу. Не смогу кормить грудью? Он что — не знает, что перспектива родить ребенка теперь стала еще призрачнее, и он что — такой бесчувственный, что не подумал, как эти слова могут ранить ее? Не то чтобы они ее ранили — она их пережила, — но зачем напоминать ей об этом? Что с ним такое?

— Нет, это была дурная шутка, — быстро сказал он. — Это была ужасная шутка. Извини. Пытался пошутить, а вышла глупость.

— Я думаю, тебе лучше не шутить, а рассуждать логически.

Она, конечно же, хотела, чтобы он сказал: «Что ты будешь делать без грудей? Не знаю. По мне как будет, так будет». Но в настоящий момент речь шла не о них двоих. Речь шла только о ней. Они теперь совместными усилиями убеждали ее, что она честно перед самой собой должна признать эти трудные обстоятельства, чтобы принимать правильные решения. Так или иначе, но к концу субботнего вечера она уже вполне поддавалась убеждениям. Она забыла про дурной юмор. Она тысячу раз поблагодарила его. Мартин отправился домой. Она так захотела. Эти два дня ужасно измотали ее.

И только в воскресенье — или за три дня до назначенной операции — они добрались до разговора о них двоих. Мартин пришел рано и стоял, не снимая весеннего плаща и не садясь. Она вышла из кухни и сказала:

— Почему ты все еще стоишь здесь?

— Думал кое о чем, — сказал он. — И я думаю, ты должна знать — о чем.

Она поняла, что ей не понравился тон, каким это было сказано. Хотя после постановки диагноза поводов для беспокойств у нее хватало; она не забыла, что занятого человека, трудоголика, заклятого холостяка, скорее всего, не устроит роль сиделки при бывшей любовнице. В последние два дня он исполнял свой долг вполне по-джентльменски (да что там — по-королевски), но рано или поздно что-то в таком роде должно было случиться: я тебе желаю всего наилучшего, Линн, но я к этому не готов. Очень хочу надеяться, что ты мне позвонишь, когда у тебя все это кончится.

— Ну, ты, может, хоть плащ снимешь? — сказала она.

— Конечно.

Когда он разобрался с плащом, она подала ему чашку кофе.

— Давай выпьем на диване, — сказала она.

И тут-то Мартин ей все и выложил: он принадлежит ей. Целиком. Все, что ей нужно от него, — он сделает. Он будет брать выходные на работе. Он будет рядом с ней на каждом приеме. Он поможет ей пройти через все это.