И не прервется род

Мы находились в небольшой комнатке, почти половину которой занимала печь. Напротив печи располагалась широкая лавка, в дальнем углу стояла лавка поуже, а рядом с ней ютился стол. Пространство за печью терялось во тьме, но, судя по тому, что оно было наполовину отгорожено занавеской, вероятно, там была хозяйская кровать.

– Интересно, чей это дом?

– Помощницы Смерти, – тут же откликнулся Альгидрас, и я вздрогнула, не сразу поняв, что произнесла последнюю фразу вслух.

Как бы я ни убеждала себя в том, что лишена предрассудков, узнав, что это дом Помощницы Смерти, почувствовала себя весьма неуютно.

– Не нужно ее бояться. Она такой же человек, как и иные, – правильно оценил мое замешательство Альгидрас.

– Но в Свири все боялись.

– Потому что видели ее лишь тогда, когда она приходила забирать жизни. А если бы зашли к ней в любой другой день, то поняли бы, что она так же прядет, как и их женщины, поет те же песни и так же топит печь.

Пока я размышляла над его словами, Альгидрас сбросил плащ на скамью, низко поклонился печи и пробормотал что-то на словенском. После этого он открыл заслонку и принялся разводить огонь. Я стояла напротив и не знала, что делать мне. Наконец, умаявшись от сомнений, я тоже низко поклонилась печи, понимая, что она – хозяйка в любом доме и что в этом мире принято ее приветствовать и благодарить. И странное дело: кланяясь, я ничуть не чувствовала себя глупо. Может, оттого, что даже Миролюб не гнушался этого обычая.

Когда пламя в печи разгорелось, Альгидрас повернулся ко мне и бодро произнес:

– Сейчас здесь тепло будет. И нет. Летать я не умею. Я же не птица. Алвар тоже не умеет светиться в темноте сам по себе.

Я усмехнулась:

– Жалко. А я надеялась.

Альгидрас фыркнул в ответ.

– А где сама Помощница Смерти? – спросила я, кутаясь в плащ.

– Ушла, верно, но сюда всякий может войти и переночевать. Так издавна повелось.

– Но ведь люди боятся. Разве кто-то сам сюда придет?

– Ночью беспомощным в лесу может оказаться лишь тот, кто и так наполовину мертв. Тот, кто жив и в силе, разведет костер и переночует у него.

– А зимой?

– И зимой. Да и Каменица рядом. Там полно постоялых дворов. И вдоль дороги они стоят.

– То есть любой может сюда прийти, но никто не станет?

Он кивнул.

– Странные вы здесь, – не удержалась я и неожиданно для самой себя спросила: – А ты вправду не стал бы носить траур по Алвару?

Альгидрас отвернулся от меня, зачем-то задернул занавеску у печи, отгораживая хозяйскую кровать, и пожал плечами.

– Что у вас произошло? За что ты так зол на него?

Альгидрас наконец повернулся ко мне, но вместо ответа произнес:

– Ты будешь спать вот здесь, на лавке. Плащи сейчас просохнут и согреются – застелешь и укроешься.

– Ты так и не ответил.

Он вздохнул и раздраженно сморщил переносицу.

– Речи Алвара льются как мед и так же сладки. Но он не тот, кому можно верить.

– Но почему?

– Потому что я думал, будто был его другом, много лет назад. Мы проводили вместе все дни. Мне казалось, мы дышать по отдельности не могли. Харим умер, и у меня не осталось никого в монастыре. А Алвар… он сперва смотрел так, что я усидеть не мог… Злил меня этим жутко. А после драки той он как брат мне стал. Мы ведь не только письмена разбирали. Мы еще и сбегали за дикими яблоками, так что обоим потом плетей всыпали. И ночью на крышу лазали звезды смотреть. Я однажды едва не разбился – он меня чудом втащил обратно. И в подземелье мы пробрались как-то. Страшно подумать, что было бы, найди нас там кто. А потом оказалось, что все это… – Альгидрас неловко взмахнул рукой и отвернулся, замолчав.

– Что?

– Что он это делал, чтобы понять, сколь много я узнал о письменах. А когда понял, что вызнал все, отдал меня брату Сумирану. Я едва оправился после того наказания. Он ко мне приходил со сладостями, но я ему сказал, что он может с ними сделать. А он, вместо того чтобы повиниться и объяснить, ушел и с той поры никогда больше не смотрел в мою сторону. Даже в трапезной. Хотя раньше, когда мы еще не дружили, у меня аж затылок дымился от его взгляда. Пальцев на руках не хватит сосчитать, сколько раз я жалел, что сумел выйти от лекаря после наказания. Он разом все сломал. Потому в дружбу Алвара верить нельзя. Если он добр к тебе, значит, ему что-то нужно.

Альгидрас замолчал и начал что-то активно переставлять на полочках у стены, открывая горшки и заглядывая внутрь. При этом движения его были непривычно резкими. Я уже жалела, что задала вопрос, но все же не могла оставить это просто так.

– Но его чувства – те, что он показал… Он ведь не может их навеять, так? Он же не Святыня, – нервно усмехнулась я.

– Навеять не может, – негромко согласился Альгидрас, с преувеличенным интересом изучая содержимое очередного горшка, – но может показать ту часть, которая заставит тебя думать, что он лучше, чем есть на самом деле.

– А ты никогда не думал, что его могли заставить? Что у него была причина вести себя так? Я не про дружбу, а после… Ведь он тоже был ребенком! Сколько ему было?

– Он не был ребенком! Он старше меня на пять весен. Ему было столько, сколько мне сейчас.