И не прервется род

С этими словами он одним плавным движением соскользнул с лавки, и только тут я заметила, что у него влажные волосы и, что отдельно меня удивило, сам он в штанах.

– Ты куда-то ходил утром?

Рука, потянувшаяся за висящей у печки рубахой, замерла на полпути, но тут же продолжила свое движение.

– Гулял, – ответил Альгидрас, не оборачиваясь, предоставив мне возможность рассмотреть его напряженную спину, испещренную безобразными рубцами, оставленными кнутом. Рубаха скользнула по спине, скрыв следы.

– Шрамы останутся насовсем?

– Какие? – не понял Альгидрас.

– На спине.

Он обернулся ко мне и чуть пожал плечами:

– Шрамы всегда остаются.

На теле… и на душе. Меня вдруг накрыло ощущением неправильности произошедшего. Я должна была оттолкнуть, я должна была остановить это! Альгидрас, точно почувствовав мои сомнения, улыбнулся и, приблизившись, провел ладонью по моим волосам:

– Вставай, нам скоро в путь.

Не успела я даже рта раскрыть, как он коротко поцеловал меня в макушку и выскользнул за дверь, а я осталась терзаться угрызениями совести. Да, Миролюб не подтвердил свое намерение жениться, но я не имела права допускать случившееся.

Сев на лавку, я обхватила голову руками. Вероятно, мне не было бы сейчас так неуютно, если бы Альгидрас был рядом. Если бы он обнял, дал понять, что я нужна. Впрочем, откуда мне знать, как мужчины ведут себя здесь в подобных ситуациях? Может, этот короткий поцелуй и то, что он дождался моего пробуждения, – это уже верх демонстрации серьезных чувств?.. В памяти всплыло то, как он смотрел, как шептал что-то на хванском между поцелуями, и меня вдруг накрыло осознанием неизбежности произошедшего. Этого не могло не случиться. Слишком сильно я любила этого мальчишку. В Святыне ли было дело? Или же я сама умудрилась влипнуть в то, во что никогда, в сущности, не верила? И вот теперь в моей душе, несмотря на все условности, появилось понимание правильности того, что было между нами.

Я оглядела неприветливую комнату, содрогнувшись от мысли, что была здесь одна, пока Альгидрас гулял. Впрочем, рассиживаться и жалеть себя времени не было, посему, ежась от холода, я выбралась из-под плаща и принялась облачаться в нелепые мужские одежды, заботливо сложенные на соседней лавке. Альгидрас вернулся быстро. В руках он держал флягу со студеной водой и глиняную плошку, полную лесных ягод. Ягоды были незнакомыми, но, когда он с улыбкой протянул мне миску, я с готовностью приняла ее и отправила кисло-сладкую ягодку в рот. И тут же скривилась, заставив Альгидраса снова улыбнуться. Я взяла вторую ягоду и мстительно поднесла к его рту. Он послушно разжал губы и осторожно ухватил угощение. К моему огорчению, он не скривился, а снова улыбнулся. В его улыбке было что-то новое, заставлявшее мое сердце то замирать, то трепыхаться в груди глупой пташкой.

Когда с завтраком было покончено, я поинтересовалась, можно ли умыться в ручье, стараясь не думать о том, насколько холодная в нем вода. Альгидрас кивнул, и я вышла на улицу; он же задержался прибрать после нас, чтобы вернувшаяся хозяйка не осталась в обиде. Пока хванец колдовал в доме, я вдыхала полной грудью свежесть утреннего леса, думая о том, что наше пребывание в этом неуютном месте обернулось полной неожиданностью, особенно для меня. Но я была слишком счастлива, чтобы об этом сожалеть. И мне очень хотелось верить, что он тоже счастлив и не сожалеет о произошедшем. К моему огорчению, сегодня его эмоции были вновь закрыты на пудовые замки, и мне оставалось лишь перехватывать его осторожные взгляды и легкие улыбки.

Ручей оказался довольно широким, и вода в нем, естественно, была ледяная.

– Ты купался здесь?

Увидев его недоуменный взгляд, я пояснила:

– У тебя волосы влажные.

То, как он стушевался, натолкнуло меня на невеселую мысль.

– Какой-то обряд? – негромко спросила я, будто боясь быть услышанной посторонними.

В ответ он неохотно кивнул.

– Так нужно было. Прости.

Я тоже кивнула. В конце концов, я знала, кто он. Чему теперь удивляться? Еще раз посмотрев на ледяную воду, я решилась.

– Отвернись, я хочу искупаться.

– Э-эм, она холодная, – озвучил очевидное Альгидрас.

– Ты же купался!

– Ну, я – это я.

– Отвернись! – потребовала я, хотя после произошедшего ночью это было глупо.

Альгидрас послушно отвернулся и, присев на корточки, принялся рыться в своей сумке.

– Что ты ищешь? – спросила я, раздеваясь.

– Чем тебе обтереться.

После этих слов я не смогла сдержать глупую улыбку. Почему-то эта сцена показалась мне такой домашней, что защемило в груди. Он любит меня, он заботится. Надеясь, что эти мысли меня согреют, я шагнула в ручей и быстро присела, погружаясь в воду до подбородка. И непременно бы завизжала, если бы холод не выбил все дыхание из груди. Через секунду я пулей вылетела из воды, ничуть не заботясь о том, что неодета. Во взгляде Альгидраса не было никаких намеков на двусмысленность, лишь едва сдерживаемое веселье. Он даже губу закусил, стараясь не захохотать в голос, пока я выхватывала из его рук протянутую рубаху и куталась в нее в тщетной попытке согреться.