И не прервется род

Альгидрас поравнялся с Алваром и что-то тому сказал. Алвар коротко улыбнулся, и, к моему удивлению, Альгидрас схватил его за плечо и ощутимо тряхнул. Трое воинов бросились в их сторону, однако, как это случалось прежде, Алвар вскинул руку – и те замерли. После этого Алвар осторожно отцепил от себя руку хванца и, обхватив того за шею, что-то зашептал ему на ухо. Я некоторое время наблюдала за ними, а потом отвернулась и прижалась лбом к влажному стволу, думая о том, насколько все же глупа и не подготовлена к жизни, насколько пустыми и наивными выглядят здесь мои самодостаточность и независимость, которыми принято было гордиться в моем мире. Здесь я была никем. И сегодня утром поняла это особенно отчетливо.

Вдали послышался топот копыт, и совсем рядом за деревьями захрапели и заржали лошади. Люди Алвара разом снялись с места и исчезли из виду, словно растворившись под пологом леса. У дороги остались лишь трое воинов, да еще Алвар с Альгидрасом. Они уже закончили совещаться и стояли теперь плечом к плечу. Я мимоходом подумала, что впервые вижу их выступающими единым фронтом.

Миролюб ехал чуть впереди, пустив коня шагом. Когда отряд приблизился, стало видно, что в конце кавалькады движется крытая повозка. Мое сердце подскочило. Отчего-то я решила, что Злата и Добронега тоже едут с нами. Однако повозка была меньше той, в которой мы покинули Свирь.

Миролюб спешился и, быстро поприветствовав Альгидраса с Алваром, направился прямиком ко мне. Вот тут-то моя совесть отыгралась по полной. Я поняла, что не могу посмотреть ему в глаза. И даже соображения, что с нашей помолвкой все неопределенно, больше не помогали.

– Доброе утро, ясно солнышко, – улыбнулся Миролюб и легонько сжал мое плечо. – Как ты?

– Хорошо, – кивнула я.

– Готова к дороге?

Я снова кивнула, понимая, что, даже ответь я по-другому, мы все равно выедем.

Миролюб вытащил что-то из поясной сумки и протянул мне. Я в замешательстве приняла скрученный лист пергамента.

– Что это?

Миролюб кашлянул, потом посмотрел в сторону и произнес:

– Добронега передала.

Я развернула свиток, опасаясь того, что не смогу прочесть текст. Я ведь до этого ни разу не видела, как здесь пишут. Однако все опасения тут же вылетели из головы, стоило взгляду зацепиться за первое слово:

«Дочка, милая моя Всемилка, прости меня за то, что не смогла тебя уберечь. За слова мои последние прости. Потому что я себя простить не смогу. Коль можно было бы повернуть время вспять да не позволить тебе тогда выйти за ворота… Да только боги решили так. И я благодарна им за то, что вернули тебя. Что бы я ни сказала тебе вчера, я благодарна за каждый новый день с тобой.

Пусть боги будут добры к тебе в пути. Кланяйся от меня Радимушке. И помни: коль боги решат, так ты не противься, делай что должно. Все одно мы не в силах изменить их волю.

Береги себя, дочка. Мое сердце будет с тобой до последнего удара».

Я несколько секунд смотрела на помятый пергамент в своих руках. Строчки прыгали перед глазами и расплывались, точно на снимке, потерявшем фокус. Не сразу я сообразила, что руки ходят ходуном, а на глаза навернулись слезы.

Она всё поняла. Она знает, что я не та Всемила, которую они потеряли. Но она любит. Господи, она все равно любит меня! И даже готова смириться с тем, что я могу причинить зло ее сыну. Я всхлипнула, зажав рот ладонью и стараясь изо всех сил сдержать рыдания. Миролюб шагнул вперед и, резко притянув меня к себе, крепко обнял. И я все-таки разревелась.

Так много всего было в этом письме, столько разных эмоций разрывало мне душу: горечь, вина, стыд, страх… И я просто не могла больше держать все это в себе. Не знаю, сколько я так простояла, заливая слезами плащ Миролюба и чувствуя твердость кольчуги под щекой. Он ничего не говорил. Просто гладил меня по волосам и чуть покачивал, словно баюкал ребенка. Наконец мне удалось взять себя в руки. Сперва я не почувствовала, что слезы принесли облегчение, однако, утершись рукавом рубахи и вдохнув полной грудью сырой воздух, вдруг поняла, что горечь и боль пусть и не ушли, но стали гораздо меньше, притаившись где-то в уголке души. Я понимала, что они все равно дадут о себе знать рано или поздно, но пока была рада хотя бы временному облегчению.