И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

— Ну-ну, успокойся, Ростошка. Неужели мы с тобой труса праздновать будем? Ты понимаешь, что мне просто интересно. Подвойский сегодня рассказал, как необходимо укрепить наши позиции в гарнизоне. Как ты думаешь, нужно мне понять человека, который ни с того ни с сего сам рвётся на фронт? Впрочем, смотри, я могу сходить и один.

— Ну уж нет! — категорически запротестовал Ростовцев.

Порывшись в постели, он положил в карман что-то тяжёлое.

— Оружие оставь дома, — сказал Яков.

— Ни за что! Не беспокойся, я упрячу его понадёжнее.

— Нет, мы идём к друзьям, если не сегодняшним, то завтрашним. Идти к ним с оружием нельзя. И дело совсем не в этом, увидят они твой револьвер или нет...

Глава шестнадцатая. В дворницкой у Никодима

Окна квартиры дворника Никодима в доме, где Григорий снимал комнатёнку, выходили и во двор, и на улицу. При входе, отделённом от земли одной деревянной ступенькой, стояли дворницкие доспехи — лопаты, мётлы, совки разных видов, а в самом углу лежал тяжёлый топор. На гвозде висел фартук — гордость и щит любого петроградского дворника.

— Входите, граждане. Вот тут, в передней, и раздевайтесь. А шапка-то у вас знатная. Медвежья, что ли?

— Оленья.

— О!.. — пропел Никодим, понимая, откуда, из каких мест привозят оленьи шапки.

Он повесил на аккуратно сделанную деревянную вешалку пальто и шапку Свердлова, полупальто Григория.

— Вот и наша конура.

— Почему же конура? — не понял Свердлов.

— Должность собачья, потому и конура.

Из передней дверь, тоже через ступеньку, вела в «зал», как торжественно называл Никодим маленькую комнату, предназначенную, очевидно, для гостей. Обстановка этой комнаты обычная: стол, комод, четыре стула да между двумя окнами — небольшой мягкий диванчик. Над ним — множество фотографий, разных по размеру.

На столе, ближе к краю, на пожелтевшем подносе стоял самовар, уже остывший, а посреди стола поблёскивала неначатая бутылка водки.

Никодим вошёл первым и поплотнее прикрыл дверь, которая вела в соседнюю комнату, видимо, там спали его домочадцы.

За столом, подперев лоб кулаком, сидел солдат. Он поначалу даже не обратил внимания на вошедших — мало ли кто придёт к дворнику, — бормотал какую-то песенку, выстукивая пальцами по столу барабанную дробь.

— Здравствуйте, — произнёс Свердлов, и от его баса солдат встал и по всем правилам отчеканил:

— Здра... жлаю! Рядовой Иван Викулов!

— Садитесь к столу, — пригласил Никодим, — гостями будете. Вот брат родной. Не виделись давно.

Свердлов подал Ивану руку, посмотрел ему в глаза и, придвинув стул, сел рядом.

Иван чувствовал себя в центре внимания — так пристально смотрели на него гости.

Выглядел солдат моложаво и, вероятно, зная это, для солидности выпустил на лоб вихрастый казачий чуб, что делало бы его лицо и строже, и даже суровее, если бы не доверчивые глаза, которые Иван старательно прятал под неестественно насупленными бровями.

— Никодим взял в руку бутылку.

— Мне, если можно, чайку, — попросил Яков Михайлович.

— Нет уж, — запротестовал Иван. — Это неуважение к революционному солдату.

— Вы меня извините, гражданин революционный солдат, — ответствовал Свердлов, — но я даже за Новый год вина не пью. Ничего не поделаешь — не люблю.

Он сказал это так твёрдо и категорично, что солдат сдался.

— А ты? — спросил Иван у Григория.

— А он, пожалуй, рюмочку выпьет, — ответил Яков за Ростовцева. — Так за что же вы предлагаете выпить?

Видимо, Иван собирался произнести очень торжественную речь, вспомнив всё, что услышал за последнее время на солдатских митингах, прочитал в газетах, запомнил из разговоров в казарме и на улицах. Он медленно и многозначительно поднялся со стула, долго откашливался, прежде чем начать... Нет, перед братом или этим рабочим он не стал бы выкаблучиваться, а вот бородатому в очках стоит кое-что порассказать. Видали, мол, мы и не таких — всякие в наших казармах агитаторы перебывали.

— Я предлагаю выпить за демократическую республику для всего русского народа. И ещё за наше, рабочее, крестьянское, солдатское, Временное правительство, которое есть дух нашего патриотизма. И ещё за победу над злейшим нашим врагом — Вильгельмом, которую мы добудем своей горячей революционной кровью. Вот!

Он посмотрел на Якова Михайловича без угрозы и злости.

Свердлов даже не взглянул в его сторону. Он чистил лежавшую перед ним на тарелке картошку «в мундире», словно то, что говорил солдат, его вовсе не касалось. Яков Михайлович посолил картошку и деловито отправил в рот.

Солдат посмотрел на него, на Григория — в его глазах тоже не прочёл одобрения, на Никодима, которого мучило только одно: уговорят брата не проситься на фронт или нет, и решил, что этим людям его не понять.

Яков Михайлович посмотрел на тяжело вздыхающего Никодима, потом на Григория, на лице его было написано: я же говорил — нечего нам здесь делать... И только солдат был, вероятно, доволен собой.

Свердлов терпеливо дал ему насладиться собственным красноречием.

— Я слыхал, что брат ваш погиб на фронте, — сказал, наконец, он.

— Да, погиб бедняга, — поспешил подтвердить Никодим.