И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

А вот из тюрьмы: «Дорогие друзья! Из-за толстых стен шлю свой горячий привет... всему семейству. Очень жаль, что пока не могу исполнить просьбу Кирочки (может Александровны?) и написать на интересующую её тему о смысле жизни. Обсуждение вопроса требует больше места, нежели то, которым я при данных условиях располагаю. Но обещаю не забыть и при первой возможности напишу со всей обстоятельностью, на которую способен. Думаю, что такая возможность представится приблизительно через один — полтора месяца. В конце месяца ожидаю отправки. Ждал ещё в конце марта, но ничего не вышло; ну, да оно не беда. Полагаю, что придётся на этот раз проехать немного дальше. В силу счастливой случайности знаком с речью Маклакова в Думе, она не сулит мне ничего хорошего. Но сие не важно. Я ведь из той категории человеков, которые всегда говорят: хорошо, а могло бы быть хуже. Но так как абсолютного вообще не существует — я ведь диалектик, а значит, релятивист, — то подобное положение утешает при всяких обстоятельствах. Я не помню точно, но предполагаю, что, когда тонул, думал так же: могла бы быть и более тяжёлая смерть. Что ж писать о себе? Живу хорошо, насколько это возможно при данных условиях. Занялся французским языком, теперь более или менее читаю, конечно со словарём. Есть у меня французские, немецкие книги. Но не только учёбой в буквальном смысле занимаюсь, пополняю и общие знания. В этом отношении дело обстоит неважно: мало материала, но кое-что всё же находится. Уделяю время и поэзии, порой увлекаюсь даже ею. Побывали у меня Шелли, Верхарн, Верлен, Эдгар По, Бодлер, Кальдерон, не считая многих пишущих прозой. Перечитываю частенько Гейне, он у меня в подлиннике, я довольно хорошо к нему отношусь. Как видите, жизнь моя довольно богата. Если же прибавить ко всему „силу духа“, дающую возможность чуть ли не в любой момент переноситься в наиболее желательный пункт земного шара, то я иногда с друзьями беседую. Хорошо, Лидия Ивановна, жить на свете! И дочери своей должны сие внушить. Жизнь так многообразна, так интересна, глубока, что нет возможности исчерпать её. При самой высшей интенсивности переживаний можно схватить лишь небольшую частицу. И надо стремиться к тому лишь, чтобы эта частица была возможно большей, интересной... Настроение самое что ни на есть болтливое... Вы говорите, что я ещё ничего и не сказал? Факт! Черкните мне в Сибирь, как буду там. Не хотел бы терять с Вами постоянных сношений. Всего доброго Вам всем. Кирочке цветущего здоровья, а Вам обоим вообще всего наилучшего. Крепко жму всем руки...»

Кира перечитывала эти письма и тогда, когда ей что-то в жизни удавалось, и когда было трудно. Они существовали уже сами по себе, независимо от Свердлова, как её мысли, её чувства, её настроение. И она писала ему в тюрьму и в Сибирь. Не только потому, что это ему приятно, но и потому, что ей необходимо. Как радостно было прочитать: «Всегда думаю о Вас тепло, задушевно. Люблю Ваши письма... Бегут года, бегут».

Кира смотрела на Свердлова. Узнавала его и не узнавала... Розовая косоворотка, высокие сапоги — то, что сразу бросается в глаза... Бородка, пенсне. Она мысленно подсчитала: ему тридцать второй год. Впрочем, годы эти не простые, около двенадцати из них — тюрьмы, ссылки. Но у него такая же пышная шевелюра, такие же не слишком широкие, но крепкие плечи, такая же юношеская подвижность. И, конечно, деликатность.

— Ах, какая вы стали взрослая! — с искренним удивлением воскликнул он и посмотрел на неё добрым улыбчивым взглядом.

Да, девушка совсем взрослая. И хороша собой — круглое лицо, подчёркнутый ровной прядью чёрных волос высокий лоб, брови вразлёт... Но почему же взгляд её по-прежнему такой задумчивый и даже грустный?

— Я привёз вам, Кирочка, скромный подарок, но он символизирует силу человеческого духа, умение в самых, казалось, жестоких условиях увидеть красоту жизни и не только увидеть, но и творить её своими руками.

И он положил на стол, покрытый белой скатертью, цепочку, извивающуюся, точно маленькая змейка.

Кира не сразу поняла, что это. Она положила цепочку на ладонь и от удивления воскликнула:

— Боже мой, какая лёгкая!

— Эта цепочка сделана моими друзьями-ссыльными из обыкновенного конского волоса.

Кира гладила цепочку и чему-то улыбалась.

Лидия Ивановна уже хлопотала вокруг стола. Яков Михайлович помог ей принести самовар...

В этот вечер они засиделись далеко за полночь.

— Яков Михайлович, вы такой же неисправимый оптимист! Неужели вас никогда не посещают отчаяние, неуверенность?