И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

— Его послушать, так только реформой и можно чего-либо добиться. Ерунда!

— Яшенька, нельзя же так резко, — попробовала урезонить мать.

— Ты у нас очень добрая, мама, — сказал Яков с улыбкой. — Но и нельзя же, пойми, свою доброту распространять на таких господ.

Яков никогда не обижал мать. Она это знала: нежно любил её сын, не стесняясь, как другие, материнской ласки. Он и сейчас, при всех, при Горьком, сильном и большом человеке, прижался к матери и, словно извиняясь, поцеловал её в голову.

Отец, кивнув на сына, спросил у Горького:

— Как вы думаете, Алексей Максимович, мой Яков революционер или ребёнок? Сколько раз ему говорил: займись всерьёз гравёрным ремеслом. Так нет. Книги ему подавай. А тут ещё разные собрания и митинги. Сам Дробыш-Дробышевский ему не нравится! Что вы на это скажете?

Горький захохотал: он любил мягкую, чуть насмешливую речь Михаила Израилевича, лукавую хитринку в глазах на неулыбчивом лице гравёра.

На том разговор о Дробыш-Дробышевском закончился.

И вот теперь этот, по выражению Горького, настойчивый и упорный пропагандист идей либерального народничества, появился в кружке гимназистов.

Он говорил красиво, и слушали его внимательно. Свердлов посмотрел на Лубоцкого и уловил его взгляд: мы, мол, с тобой понимаем несостоятельность этих идей и суждений. Нас красивыми словами не удивишь. Но кружковцы сговорились — выслушать и на этом поставить точку. Никаких дискуссий.

Дробыш-Дробышевский точно улавливал, кто как воспринимает его речь. Сейчас, выбрав пару мальчишечьих глаз, он как бы нашёл собеседника, будто оставался с ним наедине.

— Нам не нужны дискуссии, не нужна полемика, — говорил он. — Мы должны найти общий язык, и на этом языке мирно и гордо говорить с правительством. И когда все голоса сольются в один могучий и требовательный голос, нас услышат! Нас не могут не услышать! По закону природы! По закону нравственности!

После каждой фразы он делал паузу, будто ждал аплодисментов. Ему нравилось говорить, слушать себя, видеть, что его слушают. И потому, когда он говорил о требованиях к правительству, переходил почти на шёпот, чтоб, не дай бог, не долетело его слово до посторонних ушей.

Он закончил. Раздались аплодисменты, а затем воцарилась тишина.

— Вы молчите? — недоумённо спросил он. — Я должен расценивать ваше молчание как знак согласия?

Медленно, словно нехотя, поднялся Яков:

— Вы ведь сами призывали — никаких дискуссий! Да и прилично ли нам, гимназистам, полемизировать с самим Дробыш-Дробышевским? Так что примите наше молчание как знак вежливости...

Он хотел добавить: «А не согласия», но передумал: договорились ведь — никаких оценок.

Яр давно уже присматривался к Якову Свердлову и Володе Лубоцкому, рассказывал о них товарищам — социал-демократам. Ему казалось, что Яков и Владимир могут быть агитаторами среди рабочих. Но как рабочие встретят подростка? Яровицкий приводил в кружок людей, которые помогали юношам уяснить, что такое социализм, как понимать те или иные труды Маркса и Энгельса, почему именно рабочий класс призван стать могильщиком капитализма. Рассказывали о петербургском «Союзе борьбы за освобождение рабочего класса», о первом съезде РСДРП.

Яков достал гектографический вариант книги с необычно длинным названием «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?». Они с Володей читали её вслух, их поразило всё, начиная от напечатанных на обложке слов: «Издание провинциальной группы социал-демократов» до заключительных фраз: «...русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведёт РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ». Для них здесь были важны и факт существования «провинциальной группы социал-демократов», и революционная суть книги, и стиль её — боевой и призывный.

Эта книга многое дала юношам, сделала их взрослее и решительнее. Имя автора книги они узнали позже: Владимир Ульянов.

Яр чувствовал, как рвутся Яков и Володя Лубоцкий в настоящее дело.

Особенно поверил в них Яровицкий, когда Яков рассказал ему о встрече кружковцев с Динамитом. Так, в целях конспирации, именовали социал-демократы нижегородского садовника Лазарева. Внешне этот человек был мрачен и суров, смотрел хмуро из-под бровей, разговаривал мало и неохотно.

Лазарев, пожилой, высоченного роста, настолько низко опускал седую голову, что его фигура напоминала букву «Г». Многие нижегородцы знали, что Динамит принадлежал к народникам и не раз навлекал на себя гнев жандармерии. Для гимназистов Лазарев был не просто бунтарём, но и живым свидетелем «хождения в народ», различных взрывов и покушений, товарищем революционеров, имена которых овеяны романтической славой героев.

Динамит смотрел на гимназистов так, словно недоумевал, чего им нужно. И нехотя, медленно начал: