И нет счастливее судьбы: Повесть о Я. М. Свердлове

Пешков бывал у Свердловых в мастерской, любил поговорить о жизни с отцом, снисходительно похлопать по плечу Зиновия, к которому питал симпатии и который был своим человеком в доме писателя. Бывал здесь у Горького вместе со своими сверстниками и Яков. Однажды Алексей Максимович спросил у него:

— Ну что, гимназист, революции ещё не совершил?

Яков понял, что Алексей Максимович шутит, но ответил серьёзно:

— Один человек революции не совершает.

Пешков рассмеялся:

— Вот оно как! Ну тогда расскажи, как тебя на днях застал учитель за чтением книги.

— У нас в гимназии, Алексей Максимович, всё запретно, ничего нельзя. Даже во время перемены книги читать.

— Что же дальше, грешник-книгочей?

— Остался во время перемены в классе, сижу на задней парте, а учитель увидел: «Что читаешь?» — «Книжку». — «Какую?» Как на допросе. Я разозлился: «Бумажную». Что тут было!.. Книжку отобрали, отца в гимназию вызвали.

— Ишь, какой ты вояка.

— Не вояка, а читака.

Пешков рассмеялся.

— Ну, читака, мне-то по секрету скажешь, что читал?

— Могу... Максима Горького.

Алексей Максимович распушил пальцами усы, слегка наклонил голову и, покашливая, сказал:

— М-да... Мог бы почитать что-нибудь поинтереснее.

Глава вторая. Закипает жизнь...

Якову было пятнадцать лет, когда он впервые увидел «Капитал» Маркса. Его друг Леопольд, с фамилией, похожей на отчество, — Израилевич, принёс книгу, уже зачитанную, потрёпанную.

— Где достал?

— Купил. Всё, что было, отдал.

— Прочту. Непременно прочту.

Леопольд рассказал об этом Яровицкому. Тот с сомнением покачал головой:

— Не поймёте. Рано вам ещё. Впрочем, попробуйте.

Яков был поражён. Что значит — не поймёте? Разве есть такие книги, которые нельзя понять? Или Яр считает его ребёнком? Может быть, запомнилась нечаянная встреча на Волге, когда поспорил Яков с мальчишками из речного училища?

Свердлов любил Волгу. Он отлично плавал, считался среди гимназистов едва ли не лучшим гребцом. И только учащимся речного училища завидовал — состязаться с ними действительно было трудно, что, впрочем, и не удивительно: их специально обучали искусству гребли. И всё-таки не выдержал, когда один из учащихся назвал его хилым гимназистом.

— Давай так, — предложил Яков. — Прежде сплаваем, а потом посмотрим, кто лучше гребёт. Увидим, кто из нас хилый.

— Ты? Против меня? — И парень, которого мальчишки звали Акулой, выразительно оглянулся, дескать, посмотрите, какое нахальство: он вызывает меня. Кто-то хохотнул, кто-то поддержал Свердлова. Ребятам было интересно...

Яков проиграл. Правда, в плавании на равных он выглядел даже лучше, легче. Но зато в гребле оказался слабее.

Он вышел из лодки и весело сказал:

— Не радуйся, мы ещё сразимся.

— А ты настоящий парень, Яков! Видать, не любишь проигрывать?

— Проигрывать никто не любит, просто не все умеют побеждать. — Услышал Яков знакомый голос Яровицкого.

Это звучало очень обидно. «Не умеют побеждать...» Что он — ребёнок, что ли? Тот, кто посещал кружок, мысленно причислял себя в будущем к революционерам, к целой армии людей, которым завтра придётся идти в сражение и, быть может, надеть кандалы.

Вероятно, это имел в виду Яровицкий, когда усомнился, могут ли пятнадцатилетние юноши понять «Капитал».

Свердлов и прежде, не так давно, читал Маркса и Энгельса, знал «Манифест Коммунистической партии». Но «Капитал»... Казалось, прочитай его, и всё на свете станет понятным, видимым.

Он читал и перечитывал страницу за страницей. Молодец, Леопольд, достал всё же! За этой книгой среди студенчества — очередь.

— Читать нужно быстро. По месяцу на нос, — сообщил Леопольд.

Поначалу показался срок огромным, а понадобилось три месяца.

В Канавине и Сормове — пролетарских окраинах Нижнего Новгорода — на рабочих собраниях и сходках шли диспуты и споры. На пристанях порой нежданно-негаданно возникали митинги, и всё чаще и чаще вслух, во весь голос заявляли о себе люди, которые именовали себя социал-демократами.

Содержание споров на рабочих собраниях доходило до нижегородского ученического кружка. Яровицкий помогал разобраться кружковцам, где ложь, а где правда, кто истинный друг народа, а кто пошёл сознательно или несознательно по пути буржуазных либералов.

В «Нижегородском листке» прочитал Свердлов строки Максима Горького, и ему показалось, будто этот знакомый голос звучит для него: «Вокруг нас закипает жизнь, пробуждаются новые сознания, возникают новые смелые задачи, нарождается новый человек, он же читатель — пытливый и жадный до книги. Этот читатель требует ответ на коренные вопросы жизни и духа, знать, где правда, где искать справедливость, где искать друзей, кто враг...»

Однажды на занятие кружка кто-то из ребят пригласил человека, которого нижегородская молодёжь хорошо знала, — Дробыш-Дробышевский был личностью заметной. Он — известный журналист, часто печатался, любил произносить красивые и длинные речи перед студентами, на различных сходках и собраниях.

Как-то у Свердловых дома Максим Горький назвал Дробыш-Дробышевского настойчивым и упорным либералом. Яков добавил: