И нет тебя дороже

Ну, не жестокая ли расплата за одну-единственную ночь! Людмила разрыдалась. «Он женат, — захлебываясь слезами, бормотала она. — Может быть, можно еще как-нибудь? Ну, пожалуйста, пожалуйста!» «Хватит тут слезы лить! — рассердилась врачиха. — Думать головой надо, прежде чем с женатыми связываться. Иди домой, расскажи все родителям, не выгонят». Но бросив взгляд на залитое слезами лицо, смягчилась вдруг, отложила ручку, которой начала заполнять какой-то формуляр, и произнесла совсем другим тоном: «Вот что я тебе скажу — дети, они в молодости часто непрошенными являются, но через время оказывается вдруг, что и нет у тебя никого дороже на этом свете. Поверь старой тетке». Но Людмила едва слышала обращенные к ней слова. Она лихорадочно искала выход из создавшегося положения.

Что если еще раз встретиться с Игорем? Неизвестно откуда явилась вдруг, затеплилась внутри тайная, абсурдная надежда, что все это лишь недоразумение. Просто хозяина квартиры тоже зовут Игорем, и что это тот, другой Игорь уехал тогда с женой на дачу. А «ее» Игорь действительно лишь комнату снимает в этой квартире. И, возможно, «ее» Игорь искал ее тогда, но не нашел. Она как-то вдруг забыла, что никто не отвечал на ее звонки, об унижении забыла, которое испытала, стоя перед закрытой дверью.

Она его все же нашла.

Нет, она не стала звонить в ту дверь снова, просто стояла во дворе под старой липой с бьющимся сердцем, и дождалась-таки момента, когда он возвращался домой. Но на этот раз «ее» Игорь ничем не напоминал того простого и открытого парня, с которым она познакомилась в парке. Откровенно нервничая и поглядывая то на часы, то на окна, сказал, что очень спешит. «Я беременна», едва удерживаясь от слез, пробормотала она. Он поднял на нее изумленные глаза. «Ты, что, ничего другого придумать не могла? Пришла меня шантажировать?!» «Нет, я и вправду…» «Слушай, — нетерпеливо перебил он ее, — не надо мне вешать лапшу на уши! От одного раза никогда не беременеют, понятно? И потом, я же тебя в кровать силой не тащил? Не тащил. Ты сама ко мне пришла, верно? Мы прекрасно провели время, так? И я тебе ничего такого, в смысле женитьбы, не обещал, верно? Не ходи сюда больше и не карауль меня. У меня жена и ребенок. Так что продолжения не будет!». И, обойдя ее, скрылся в подъезде.

Оглушенная, она постояла еще некоторое время посреди чужого враждебного двора, не понимая, где она и что ей теперь делать. Потом ехала в троллейбусе, не замечая, что по щекам текут слезы. Люди бросали сочувственные взгляды, от этого еще больше хотелось плакать. Когда-нибудь ты очень пожалеешь о том, что так со мною поступил… Может быть не сразу, но ты свое получишь. Ты заплатишь за эти слезы. За каждым преступлением, за каждым проступком следует наказание, угрюмо думала она, глядя за окно.

«Допрыгалась, — сказала мать, когда Людмила вернулась домой. — Выучилась уже, значит. Конец, значит, пришел твоей городской жизни. Ну, что ж, придется здесь доучиваться — сама знаешь, где. Тут у нас один университет — ферма». И набросив фуфайку, ушла во двор в сердцах хлопнув дверью. Людмилу душили слезы. Но как ни обидно было слышать слова матери, та была права — допрыгалась. Как, как такое могло случиться с ней, Людмилой? В классе ее считали чуть ли не лучшей ученицей. Умной, дисциплинированной. Но в самостоятельной жизни она оказалась глупее самых последних двоечниц, на которых все школьные годы посматривала свысока. Но вот, никто из них, глупых, не забеременел, хотя многие очень рано узнали такое, о чем она даже не подозревала. Года не прошло, как уезжала Людмила из дому, полная надежд и радужных ожиданий. И вот, снова в деревне. Беспомощная, никому не нужная. И те, кто ее нахваливал, ставил в пример своим дочерям, теперь сплетничали за ее спиной.

Она все вытерпела. И упреки матери и насмешки: видали, зачем теперь в институты ездят? В городе никто бы и внимания не обратил, никто бы, кроме узкого круга родни и знакомых и знать ничего бы не знал. Да и дела там никому ни до кого нет. Легче к таким вещам относятся. Но деревня есть деревня. Двадцать лет назад там на такие вещи смотрели не так легко как сейчас.

Людмила вернулась в город, не сразу, но вернулась — работу искать. Об учебе речи уже не шло. Учиться на дневном отделении — слишком большая роскошь для матери-одиночки, которая сама должна содержать свою семью. Сначала нянечка, потом санитарка, потом медсестра… трудным было ее восхождение к тому положению, какое она сейчас занимала. Ее сверстницы бегали на свидания, а она целую неделю выносила горшки, убирала палаты и больничные коридоры, а по субботам ранним утром, груженая сумками с детским питанием и продуктами, каких в деревне не достать, садилась в автобус и ехала к матери. Там стирала детские вещи, готовила обед. А вечером следующего дня ехала обратно. Ей было тогда всего двадцать лет.