...И никто по мне не заплачет

На помосте, где шипели два прожектора, сидели оркестранты. Четыре человека, все с жидкими черными бороденками. Всем четверым было дано преимущественное право выбирать себе воскресных невест из танцующих девушек. Больше всего в этом преуспевал маленький трубач, он был красивее других, иногда, в особо хорошем настроении, он присаживался на корточки и дул на ножки танцующих вблизи от оркестра девиц. Вот что он себе позволял! Оба прожектора обслуживал какой-то иностранец в рубахе с короткими рукавами, хорват, кажется, а может, и нет, он промышлял еще и тем, что на близлежащем теннисном корте подавал мячи богатым людям, когда они били мимо, а также поднимал опрокинутые кегли на кегельбане. Во время английского вальса «Рамона» и танго «Болеро» он направлял ослепительно сияющие лампы на шар из сотен мелких зеркальных стеклышек, который крутился на постаменте посреди танцевальной площадки.

Этот сверкающий глобус в свою очередь отбрасывал свет на танцующих, и они выглядели так, словно на них льется дождь серебряных талеров. Больших новых пятимарковых монет, какие здешние кельнеры редко получали для размена.

В «Маскотте» было не принято аплодировать после сыгранного танца или набухшей тоскою гавайской мелодии, когда маленький трубач засовывал специальную воронку в жерло своей трубы. Это осквернило бы торжественную тишину. Под эти мелодии танцевали с видом умирающих.

Со скрипки, на которой пиликал долговязый и весь ровный, как жердь, музыкант, на пол, казалось, капало растопившееся дерево, так велики были тоска и горечь. Глаза танцоров, словно пребывающих в состоянии невесомости, таинственно блестели, черные как антрацит. «И там на Таити, вдали от событий». Юные девушки из предместья, пахнущие дешевым мылом, были счастливы и полны готовности. Они ведь еще не знали, что три месяца спустя будут в отчаянии пить горячее вино, делать себе ножные ванны и прыгать со стола, надеясь освободиться от последствий ночных перерывов между танцами.

Повсюду разливалась щемящая тоска мелодии. Даже старуха в белом переднике, со связкой ключей в руках, получавшая жалкий профит от неизбежного круговорота жизни, прислушивалась из своего угла, и рот ее, обычно острый, весь в равномерных складках и похожий на кончик сырокопченой колбасы, выражал полное отречение.

Жаркое, неприкрашенное вожделение гнездилось в уголках глаз рано истаскавшихся парней с волосами цвета оливкового масла, когда их пальцы шарили по гладким позвонкам девушек. Субботние возлюбленные тихонько напевали им в уши и быстро целовали их кончиком языка. Все парни имели вид грубовато победоносный и мужественный, не будучи победителями и не имея шансов ими сделаться. Они ходили, как Джонни Вейсмюллер, Гарри Купер и Ганс Альберс, враскачку, напевая «Дорога, дорога!» и «Бэби, о бэби». На деле же были мягки и беззащитны, как улитка без домика, нагие и повернутые к жизни наиболее уязвимой стороной. Таких пальцем тронуть — и они погибают.

А за другими столиками сидели юнцы, и глаза их, полные тоски по дальним странам, уже покрыл глазурью отказ от жизни. Тем не менее эти юнцы с бессмысленным упорством ждали, что сейчас вот весь в сером войдет в дверь англичанин, давно ищущий себе компаньона для путешествия на Борнео, Суматру, Яву, Большие или Малые Зондские острова. Он направится к их столику и скажет: «Ага, вот ты где! Слушай, не постережешь ли ты мое ружье во время охоты на слонов и не выпьешь ли со мною соду-виски в белом бунгало, если вечером меня охватит тоска по прохладе моего замка в Шотландии? Или, может быть, в Сурабайе, когда с полдюжины beach combers[7] в баре «Драгоценности царя Соломона» нападут на меня, ты с двумя сине-стальными кольтами в руках раздвинешь занавес из жемчужных нитей, крича: «Прочь от него, проклятые душегубы!» Если ты согласен на это и еще на множество захватывающих приключений, поедем со мной, old fellow[8]! Оставь недопитым твой дурацкий клубничный напиток, нам надо успеть съездить в Гамбург, к Штейнбруку, заказать тебе костюм для тропиков. Оружие тебе тоже понадобится. «Смит и Вессон», например, и еще плоский браунинг, который будет неприметно лежать в кармане твоего белого смокинга».

Да, такого вот обожженного тропическим солнцем, изможденного лихорадкой джентльмена дожидались эти юные slowfoxtramps[9], сидя на шатких садовых стульчиках в «Маскотте».

На худой конец это могла быть и мисс. Не обязательно ведь с ходу на ней жениться.

Такой даме в тропическом наряде, одинокой и пресыщенной клубами и раутами, конечно же, нужен шофер для ее ролс-ройса, а иногда еще немного утешения в чрезмерной мировой скорби.

— Осторожней, Вилли, ты просто сумасшедший, опрокинул мой лимонад! Живо отлей половину своего, не то кельнер, черт эдакий, уберет бокалы.