И оживут слова, часть IV

— Думаю, сын, — произнес Миролюб.

— Неужели ты правда думаешь, что ребенок может умереть от нарушенной клятвы?

— Еще как, — ответил Миролюб и, вероятно, заметив недоверие в моем взгляде, пояснил: — Помнишь, как по пути из Каменицы воин огня у савойцев стихию вырывал? Как они едва не полегли там? И это взрослые воины. А представь дитенку такое пережить? Так что хванец не может оступиться. Как я понял, для Истинных мало значат расстояния. Коль решат наказать, все одно дотянутся.

Я кивнула, признавая его правоту.

— А ты, получается, за сына не боялся, раз против богов пошел? — уточнила я, чувствуя, как засосало под ложечкой.

Видеть подобные бессердечность и подлость в Миролюбе я по-прежнему не была готова.

— Добруш — непризнанный сын. К тому же, может, и не мой вовсе, — небрежно пожал плечами Миролюб.

— Как это? — не поняла я.

— Непризнанный перед богами сын — он и не сын вовсе. Я не мог себе позволить быть связанным. Мой путь — путь одного.

— Ты не признал его, чтобы не быть связанным или чтобы не причинить зло ему?

— А это две стороны одной монеты, — негромко произнес Миролюб.

— То есть, когда ты говорил, что он, может, не сын, ты имел в виду, что он непризнанный?

Миролюб несколько секунд меня внимательно рассматривал.

— Улада — не ты, ясно солнышко, и не Златка, — наконец произнес он. — Это вы за одним мужчиной мира не видите, а Улада другая. Я не знаю, отец ли я Добрушу, но я убью любого, кто посмеет его обидеть.

Я неловко кашлянула и уточнила:

— И тебя это не смущает?

Миролюб пожал плечами.

— Улада хотела дитя, хотела лучшей жизни себе и своей семье. Она все это получила. Я дитя не хотел, но мальчонка живет в княжеском тереме, и все знают, что он родился у той, которая когда-то была со мной. Люду того хватает, а меня пересуды не заботят. Если он вправду мой сын, я все одно не смогу дать ему больше, чем уже дал. Законным он не станет. Если он мне не кровный, то беды в том не вижу. Не я первый, не я последний. Улада не жена мне, чтобы о том думать. Семьей мы как не жили, так и не живем, а мальчонка так и вовсе ни в чем не виноват. И даже лучше, коль не кровным окажется. Они вон как с детьми…

Миролюб, нахмурившись, скользнул взглядом по большому кусту, как будто ожидал увидеть за ним кого-то из основателей. Я покачала головой, понимая, что, вероятно, он никогда не перестанет меня удивлять.

— А ты что-нибудь знаешь про то, что должно здесь случиться? А то сперва мне было сказано, что для обряда основателям нужен мой сын, потом Алвар сказал, что, может быть, главную роль сыграю я сама, но объяснить ничего так и не объяснил. Хоть ты расскажи, что знаешь. Ты-то клятвами, надеюсь, не связан?

— Боги миловали, — усмехнулся Миролюб. — Я не просил ничего у сильных, и они не требовали платы. Из того, что я знаю от савойца: Альтар оставил вам с хванцем один открытый путь — на остров, где сбудутся пророчества. Сам он, верно, придет тем же путем. Признаться, я не ожидал, что остров будет обжитой. Мне кажется глупостью затевать обряд там, где есть те, кто может волей или неволей помешать. Если верить картам, здесь тех островов точно бисера рассыпано по морю. Почему именно этот? Хотя, может, потому, что здесь живут те, кто верой и правдой служат Сумирану?

— До сих пор не могу в это поверить, — вздохнула я. — Столько народу погубили, а с виду обычные люди.

— Я много о том думал. Во мне самом сила спит, я не чувствую ее. Но если бы чувствовал так, как хванец или савоец... Это ведь умом тронешься от той вечной жажды. Они ведь себе не принадлежат, и справляться с этим… врагу не пожелаешь. Они ведь, святыни эти, такое могут!.. Я видел силу Девы. Знала бы ты, как страшно мы шли сюда, — неожиданно произнес Миролюб, невидящим взором уставившись прямо перед собой. — От нас не зависело ни-че-го. Мой кормчий поседел за день. Он поворачивает кормило, а оно вырывается из рук, и лодья идет в другую сторону.

— Но почему?

— Потому что Дева хотела жить. Она вела нас сюда, прочь от Будимира. А он хотел нашей гибели. Ему ведь ничего не стоило потом поднять святыни со дна. Сперва я думал, что его вода слушается, а потом понял: не в вода там волнуется — твердь на части рвется. Я видел, как из воды вставали горы. Только представь: морская гладь, сколько хватает глаз, солнце, ни ветерка, и вдруг море будто кто-то ранит, режет на две половины, а из раны встает гора прямо на пути. Верун за кормило, а оно вертится само. И только и остается, что молиться богам. Не знаю, как мы в уме остались. Верно, потому, что хоть и не сразу, но поняли, что лодье ничего не грозит. А это выходит, что аэтер сильнее стихий, понимаешь? — Миролюб, будто очнувшись, схватил меня за руку. — Потому мы верим в то, что ты сможешь их остановить.

— Но как? — выдавила я.