И оживут слова

Потому родные и прощали все Всемиле, потому и спускали любую грубость и каприз. Нельзя ей было волноваться, нельзя злиться. Уж сколько Радим бессонных ночей перед походом на кваров провел. Все не знал, как сестре сказать, что уйти должен. Больше всего боялся, что с ней здесь будет. Златка клялась, что все сделает, чтобы ей помочь. Ночей спать не будет, у постели будет сидеть. Радим обнимал, по волосам гладил, благодарности шептал, а мысли со Всемилой были. И знала Злата, что каждую минуту там, в море, о том помнить будет да сердце здесь оставит.

Радим наказал слезы по нему не лить. Негоже живых оплакивать. Вот и проводили свирские лодьи добром да без слез. Златка в дом Добронеги перебралась. Сказала, что, мол, ей в хоромах одной сидеть. Так и жили они два года. И за эти два года Злата чуть ума не лишилась. И горько ей было, и страшно. И не понимала она, как Радим с Добронегой это все выдерживают.

На Всемилу это могло налететь в любую минуту. Так казалось поначалу. Это потом Злата заметила, что в страшные дни та мрачнела, становилась непоседливой, а потом это случалось. И было страшно, и безысходно. Казалось Злате, что душу из нее вынимают, когда Всемила до хруста сжимала ее пальцы и кричала: «Нет! Пусти! Пусти!» да звала Радима. И думалось Злате, что в те минуты Радимушка эти крики слышит, где бы он ни был.

А потом Радим вернулся, и Всемиле сразу стало лучше. У Златки самой точно крылья выросли. Ей казалось, что целый мир ими обнять можно и целый мир защитить.